О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

Неизвестно, чем бы закончилась пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выглянул бы Яков Васильев.

— Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьешь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла[23], вам говорят!

Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:

— Есть полчаса? Кто следил?

— Полчаса и полминуты даже! — смущенно сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы. Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:

— Ну, брильянтовая моя?

— На! — дрожащим от слез и ненависти голосом крикнула та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. — Подавись!

Маргитка выхватила у нее серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:

— Камешки-то треснутые… Сама носи! — И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, стремительным шагом пошла за дом, в темноту.

Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело. Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они все летели и летели на крошечный огонек. Когда Илья подошел к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:

— Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!

Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.

— Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?

Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно возле стола, запрокинул голову, глядя в усыпанное звездами небо. Из-за черных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел «Ай, доля мири…», и Илья узнал Дашку. Заволновался было: «С кем это она там?» — но, посмотрев на сидящую и прихлебывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил ее от лампы и начал следить за тем, как постепенно пустеет двор. Матери загнали домой детей, молодежь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:

— Ты идешь?

— Ступай, я скоро, — откликнулся Илья.

Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то рядом протопал еж, шмыгнула серой тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на упавшую росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:

— Морэ…

Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.

— Илья…

Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые пятна лунного света.

— Кто зовет? — недоумевающе спросил он.

У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.

— Илья… Сюда.

Он пожал плечами и пошел на голос.

Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:

— Это ты?

— Я. — Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.

— Что ты, девочка?

— Ничего. Дай руку.

Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.

— Ой, хорошо-о-о… Ноги горят, как по углям плясала. Вовремя Яков Васильич нас разогнал, а то через минуту бы кровь пошла. — Она разбила отражение месяца, заболтав ногой, смутно белеющей в воде. Илья не отрываясь смотрел на эту обнаженную девичью ногу. По спине поползли горячие мурашки. — Стой… Теперь вторую. — Маргитка крепче сжала его руку, вытянула ступню из бочки, от чего юбка задралась до бедра, и начала поднимать другую ногу.

Но тут Илья, придя в себя, резко оттолкнул девчонку. Охнув, она взмахнула руками и повалилась в траву. Тишина. Месяц закачался в потревоженной воде, превращаясь в россыпь серебряных бликов. Соловей в смородине продолжал выводить свою песню.

— Эй… — через минуту молчания озадаченно позвал Илья.

Из темноты донесся приглушенный смех:

— Что «эй»? У меня имя есть!

— Бросила бы ты это дело, девочка, — помолчав, сказал Илья. — Ни к чему оно. Ни тебе, ни мне.