О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

— За меня не говори, — возразила Маргитка. Голубоватый свет упал на ее лицо — спокойное, серьезное. Присев на влажно блестящий край бочки, она опустила ноги в траву. Илья стоял рядом, смотрел на отражение месяца в воде и не мог понять, почему не уходит. С минуты на минуту из дома мог кто-то выйти, увидеть их — и тогда неприятностей не оберешься. Что это девчонке в голову взбрело? А хороша ведь, оторва… Не выдержав, он осторожно посмотрел на Маргитку и увидел, что та, отбросив за спину перепутавшиеся волосы, сражается с пуговицами на груди. Расстегнув их, девушка распустила ворот платья. В вырезе мелькнула грудь. Встретившись глазами с ошалелым взглядом Ильи, Маргитка тихо рассмеялась, сунула руку в расстегнутый вырез платья — и вдруг чуть слышно ойкнула:

— Господи… Кусает кто-то! Илья, достань! Прошу тебя, достань, жук!

— Где, дура?

— Да там… На спине…

Понимая, что девчонка врет, чувствуя — добром это не кончится, Илья сделал шаг к ней. Маргитка тут же повернулась к нему, поймала за руку, притянула его ладонь к своей груди. Глаза девчонки, показавшиеся в темноте черными, очутились совсем близко, Илью обожгло дыханием.

— Послушай… Чего тебе бояться? Я ведь порченая. С тебя спроса не будет. Чем я тебе не хороша? Я лучше, чем Настька твоя, моложе… Я…

— Пошла прочь! — Илья вырвал руку и, не оборачиваясь, зашагал по седой от росы траве к дому. В голове был полный кавардак. Страшно хотелось оглянуться, перед глазами стояли соблазнительные картины: обнаженная до бедра нога, пропадающая в темной воде, молодая грудь в вырезе платья… По-прежнему как сумасшедший щелкал соловей, и в этом щелканье Илье отчетливо слышался смех Маргитки.

Глава 5

Гроза собиралась с самого утра. Над Москвой висело душное желтое марево, листья деревьев застыли от духоты, горячий воздух дрожал между домами, и стоило выйти на улицу, как спина немедленно покрывалась потом, а в висках начинало гудеть. То и дело небо темнело, из-за башен Кремля выползала синяя туча, москвичи с надеждой задирали головы, но тучу всякий раз неумолимо уносило за Москву-реку, и над городом снова повисала жара. Единственным разумным делом в эту погоду было сидение дома в обнимку с корчагой мятного кваса. По крайней мере, так казалось Илье, бредущему в слепящий полдень по безлюдному Цветному бульвару. Однако вернуться домой Смоляко не мог — как не мог этого сделать весь мужской состав хора, попавшийся сегодня утром под руку Митро.

Сам Илья считал, что сходить с ума вовсе незачем. Ну, нет Кузьмы третью неделю дома, так что ж теперь… Не баба небось и не сопляк, нагуляется — явится. Но Митро явно думал иначе, потому что, спустившись сегодня утром вниз, где ошалевшие от жары цыгане передавали друг другу теплый жбан с квасом, сразу же сказал:

— Нынче Кузьму ищем. Ну-ка, чявалэ[24], встали все — и на улицу. Ж-ж-живо у меня!

При этом выражение лица Митро было таким, что возразить не решился никто. Ворча и поминая недобрыми словами самого Кузьму и его родителей, цыгане начали подниматься. На улице, с тоской глядя на выцветшее от жары небо, стали решать, кому куда податься. Молодые парни под предводительством Яшки отправились на Сухаревку, не унывающую даже в эту адскую жару. Двое братьев Конаковых взяли на себя публичные дома на Грачевке, где у них имелось множество знакомств, третий брат, Ванька, двинулся на ипподром. В кабаки Рогожской заставы пошли Николай и Мишка Дмитриевы. Илье Митро поручил заведение на Цветном бульваре, где днем и ночью шла крупная игра.

— Зайдешь к Сукову, скажешь «прикуп наш». Если спросят — от кого, говори: «Цыган Митро послал». Я сам по Хитровке покручусь.

— Не ходил бы, морэ, а? — попытался остеречь его Илья. — Там такие жиганы, зарежут в одночасье…

— Ничего не будет, меня там уже знают, — хмуро возразил Митро. — Вот ей-богу, найду паршивца — убью! Шкуру спущу, не посмотрю, что четвертый десяток меняет! Эх, ну надо же было твоей Варьке уехать! С ним, кроме нее, и справиться никто не может.

Илья молчал, сам отчаянно жалея, что Варьки нет в Москве. Сестра уехала с табором на Кубань, и раньше осени ждать ее было бесполезно.

Дом Сукова, в котором помещалось нужное Илье «заведение», нависал над пустым Цветным бульваром бесформенной громадой. Он был таким же тихим, как и улица вокруг: постороннему человеку и в голову не могло бы прийти, что здесь с утра до ночи мечут карты, делят краденое и торгуют водкой. Стоя напротив, Илья неуверенно поглядывал на суковский дом. Он пытался разбудить свою совесть мыслями о Митро, который в эту самую минуту бродит по куда более страшным местам на Хитровке, но совесть не поддавалась, призвав себе в помощь здравый смысл: чужим в доме на Цветном не место. «И ножа не взял… И кнута…» — пожалел Илья, в сотый раз окидывая взглядом грязный, обшарпанный фасад «заведения», где, хоть смотри в упор, не было видно ни двери, ни даже мало-мальской дыры для входа. И куда тут залезать-то?.. Через крышу, что ли, мазурики шастают?