О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

Сомнения Ильи разрешились через несколько минут. На его глазах прямо из залитой солнцем стены вылезла растрепанная баба со свертком, в котором легко угадывалась бутылка. Не обращая внимания на вытаращившегося цыгана, баба деловой походкой двинулась вниз по Цветному. Илья проводил ее изумленным взглядом, подошел к гладкой стене — и, к своему облегчению, увидел ступеньки, спускающиеся к подвальной двери. Теперь отступать было некуда. Вздохнув и пообещав себе, что, найдя Кузьму, он не станет дожидаться Митро, а лично покажет другу где раки зимуют, Илья начал спускаться по скользким, заплеванным ступенькам.

Дверь, к его удивлению, оказалась не заперта. Илья вошел, и первое, что захотелось ему сделать, это покрепче зажать нос: в подвале можно было свободно вешать топор. Запахи кислых тряпок, перегара, немытого тела и тухлой еды смешались в немилосердную вонь, от которой сводило скулы. С трудом переведя дыхание, Илья на всякий случай скинул картуз и огляделся по сторонам, ища хозяев.

В большой подвальной комнате стоял полумрак, к которому глаза Ильи привыкли лишь через несколько минут. Тогда он сумел разглядеть сырые, покрытые каплями воды стены и длинные ряды нар. На нарах было горами свалено какое-то барахло, над коим истошными голосами ругались каторжного вида личности в отрепьях. На стоящего у дверей Илью завсегдатаи «заведения» даже не взглянули. Тот снова растерянно осмотрелся и, подумав, пошел через зал к едва заметной двери, из-за которой выбивалась полоса света и слышались трезвые голоса. Илья уже взялся за ручку, когда чей-то кулак ткнул его в грудь:

— Куды прешься, господин хороший? Слово знаешь? От кого будешь?

— Прикуп наш. Я от Митро-цыгана.

— Проходь.

Дверь открылась. Илья вошел, осмотрелся.

Он оказался в комнате без окон, единственной мебелью в которой был большой круглый стол. Над столом висела лампа, бросавшая тусклый свет на лица собравшихся вокруг него. Их было человек десять. Из-за стола доносилось: «бит валет», «десятка ваша», «тузы на руках» — и Илья понял, что здесь идет большая игра.

— Ты уж обожди, мил-человек, — прогундосили за спиной Ильи, и, обернувшись, он увидел низенького мужичонку, на котором была залатанная женская сорочка и один разодранный лапоть.

— Навроцкий банкует, так лучше покеда не мешаться.

«Навроцкий… Навроцкий… Кто таков?» Эта фамилия показалась Илье смутно знакомой. Усиленно напрягая память, он вспомнил: так звали любовника Данки. Несколько минут Илья медлил, но желание посмотреть на теперешнего Данкиного хозяина пересилило осторожность, и он, оттолкнув руку мужика в сорочке, подошел к столу. Никто не обратил на цыгана внимания. Голову подняла лишь толстая баба, сидевшая в углу комнаты на табуретке и мирно вязавшая чулок. Она смерила Илью внимательным взглядом, зевнула, отхлебнула из жестяной кружки и снова взялась за спицы. Игроки же не обернулись даже тогда, когда Илья подошел вплотную и уставился на банкомета.

Навроцкий был не стар: Илья не дал бы ему больше тридцати пяти. По тонким благородным чертам безошибочно можно было определить польскую кровь. Красоту этого лица портили изящно изогнутые брови, сделавшие бы честь звезде кафешантана, но на мужской физиономии смотревшиеся слишком манерно. Черные волосы Навроцкого блестели от брильянтина, нездоровый, пергаментный цвет кожи был заметен даже в полумгле. Глаза его, следящие за разлетающимися по столу картами (Навроцкий сдавал), не моргали, как у мертвого. Сходство с покойником усиливалось от света лампы, падающего сверху, отчего на лицо шулера ложились тени. Хорошо освещены были лишь его руки — тонкие, с длинными пальцами и тщательно отполированными ногтями, — которые привычно бросали карты на столешницу. Илья заметил, что по сравнению с окружившими стол игроками Навроцкий прекрасно одет. На нем был темный костюм с белоснежной сорочкой, в рукавах поблескивали яхонтовые запонки. Подивившись — что такой король делает в босяцком заведении? — Илья взглянул на противника Навроцкого и едва сдержал негодующий возглас.