О смысле жизни

Вотъ отвтъ . Сологуба на карамазовскіе вопросы. Оказывается, что «красота» не только открываетъ выходъ изъ передоновщины, но и оправдываетъ ирраціональное по своей сущности зло; вопросъ о людскихъ страданияхъ покрывается идеей красоты страждущаго тла… Но въ томъ-то и бда, что именно только «вопросъ» покрывается «идеей», а вовсе не страданія тла? красотой его; въ этомъ пункт напрасна попытка устранить съ дороги карамазовскіе вопросы повтореніемъ излюбленнаго Достоевскимъ мотива: «сладко и когда больно»… И если даже «сладко» и «больно» относятся не къ двумъ различнымъ субъектамъ, созерцающему и страдающему, а къ одному и тому же, какъ мы скоро услышимъ отъ сологубовской Нюты Ермолиной, то все же на такомъ общемъ мст далеко не удешь. И при чемъ «тлесная красота» въ случа хотя бы съ тмъ мальчикомъ, котораго «мать съ отцомъ замучили: долго палкой били, долго розгами терзали»? Вся красота всего міра? стоитъ ли она одной слезинки этого замученнаго ребенка? Со стороны глядя? быть можетъ; «страдать? и это хорошо»? но только когда страдаетъ другой… Вотъ и Людмила любитъ не только одно «голое тло, которое можетъ наслаждаться», но любитъ и «Его… знаешь… Распятаго… Знаешь, приснится иногда? Онъ на крест, и на тл кровавыя капельки» (ibid., стр. 323), подобно тому какъ и Лиза (въ «Братьяхъ Карамазовыхъ») хотла бы сидть противъ распятаго на крест и, глядя на его крестныя муки, сть «ананасный компотъ»… Но одно дло? сть ананасный компотъ, а другое дло? быть распятымъ самому; оправдывать страданія одного человка эстетическими переживаніями другого человка? значитъ ставить въ причинную или телеологическую зависимость два явленія, связанныя исключительно своей одновременностью и ничмъ больше. Я поставилъ палку въ уголъ и въ тотъ же моментъ полилъ дождь? отсюда знаменитое умозаключеніе: baculus in angulo, ergo pluit… Пусть ананасный компотъ одновреме-ненъ съ крестными муками, но значитъ ли это, что «компотъ» оправдываетъ эти муки? И какія эстетическія переживанія могутъ оправдать человческую муку, если ее не оправдываетъ даже всемірная гармонія, даже будущее райское блаженство?

Нтъ, красота не «оправдываетъ» жизни, не уравновшиваетъ человческія страданія; довольно и того, что она, быть можетъ, открываетъ выходъ изъ передоновщины; съ этой послдней точки зрнія особенно интересны вс сцены между Людмилой и Сашей, особенно въ ихъ сопоставленіи съ аналогичными сценами между другими лицами романа. Такое сопоставленіе все время длаетъ самъ . Сологубъ, подчеркивая разницу между чистымъ свтомъ осіянной наготой и грязнымъ мщанскимъ отношеніемъ къ ней; это особенно слдовало бы имть въ виду тмъ читателямъ, которые возмущаются порнографичностью этого романа . Сологуба. Безпрестанно предлагаетъ онъ читателю сравнивать отношеніе къ «тлесной красоте» с одной стороны? Саши и Людмилы, съ другой? «пьяныхъ и грязныхъ людишекъ», Передонова и присныхъ его. «Воистину въ нашемъ вк надлежитъ красот быть попранной и поруганной»? говоритъ онъ про послднихъ; и попираютъ они красоту тла не только закутывая его въ капустныя одежки, но и открывая его грубо и цинично. Культъ красоты, культъ тла? это культъ . Сологуба; но когда Грушина (въ «Мелкомъ Бс») собирается на маскарадъ и одвается «головато», то авторъ замчаетъ отъ себя: «все такъ смло открытое у Грушиной было красиво? но какія противорчія! На кож? блошьи укусы, ухватки грубы, слова нестерпимой пошлости. Снова поруганная тлесная красота!» (ibid., стр. 347). Еще боле намренно противопоставлены другъ другу главы ХII-ая и ХIII-ая романа: въ первой изъ нихъ обрисовываются «чистымъ свтомъ осіянныя» отношенія Саши и Людмилы, а во второй, непосредственно рядомъ? мимолетная и циничная связь Передонова и Гудаевской; и если блюстители мщанской нравственности, по всей вроятности, склонны будутъ снисходительно отнестись къ этой связи и строго осудить странныя отношенія Саши и Людмилы, то . Сологубъ, наоборотъ, осуждаетъ первую и пытается идеализировать вторыя. Удается ли это ему? Или, иными словами: дйствительно ли найденъ выходъ изъ передоновщины? окончательно ли побжденъ страхъ жизни? отогнана ли срая недотыкомка мщанства завтнымъ словомъ «красота»?