Однако из формулы, при помощи которой Томас Будденброк пытается придать смысл собственной жизни, вытекает и другое следствие. Человеческая деятельность имеет лишь символический, то есть относительный, смысл в том числе и потому, что всякая жизнь пытается реализовать собственные стимулы внутри ограниченного, дифференцированного социального пространства, обладающего собственной логикой и способного порождать абсолютные ценности в их относительности, если правда то, что в торговом городишке на берегу Балтийского моря можно быть Цезарем или что наш ум, говоря словами критика XVIII века, впечатленного неукротимым взлетом романа, менее чувствителен к падению государства, чем к оскорблению красоты или к гневу мужа403. Роман не только показывает мир со множества индивидуальных точек зрения, как пытается делать и современная поэзия, но и позволяет увидеть то, что нередко ускользает от эгоцентрических и дегуманизированных искусств, то есть поля внешних по отношению к людям сил, внутри которых те сражаются за удовлетворение собственных потребностей. Иначе говоря, роман – первая символическая форма западной культуры, передающая чисто системный образ мира. Движимые полиморфными, но равноценными желаниями, монады вступают в отношения борьбы или симбиоза, одерживают местные победы или терпят поражения. Если нас настолько привлекает искусство рассказывать истории о таких же людях, как мы, это происходит потому, что из подобных рассказов мы узнаем то, что и так всем известно: всякий современный индивидуум воспринимает себя как существо, наделенное собственной правдой и собственным правом на счастье, которые дороги ему больше всего на свете, однако ему приходится стремиться к своим целям в мире, состоящем из подобных ему людей, которыми движут иные желания; из пересечения персональных траекторий рождаются сюжеты, выходящие за рамки желаний отдельных лиц. Монады, которые субъективно завоевали право ни к чему не принадлежать, объективно являются пленницами механизмов, от которых зависят их идентичность, их цели, их удовлетворенность. Театр тоже системный по своей сути жанр, не случайно динамика драмы всегда увлекала тех, кто размышляет над логикой ограниченных сообществ; можно сказать, что у моралистов, психологов и социологов представленный на сцене образ человеческих отношений пользовался бóльшим успехом, чем образ, создаваемый в романах, – начиная с барочной метафоры мира как театра до размышлений Биона или Гофмана о групповой динамике. Тем не менее драматическая форма имеет куда меньше возможностей, чем нарративная, потому что она способна изображать конфликты, проявляющиеся публично в определенном месте и в определенное время, но ей трудно показывать внутреннюю жизнь или крупные социальные механизмы. Зато современный роман может рассказать о системах любого типа, от наиболее межличностных до наиболее надличностных: о борьбе между психическими силами, которые действуют во внутреннем человеке; о психологических отношениях между индивидуумами; о конфликтах, которые, как в театре, выливаются в поступки и в слова; о влиянии коллективной власти на людей; об историческом, социальном, моральном фоне, на котором разворачиваются отдельные судьбы.