О СССР – без ностальгии. 30–80-е годы

Как здорово! Прошли две тысячи лет. Кардинально изменилась жизнь. В быт вторглись самолёты и холодильники, автобусы и телевизоры, радио и бытовая техника, и прочее и прочее. А суть жизни осталась неизменной: страсти и страхи, тревоги и опасности, усталость и старость. И вечная мечта: заняться любимым делом…

Дочь поэтессы Екатерины Шевелевой Прохорова рассказывает о своей матери, что она, как Бальзак, пишет ради того, чтобы отдавать долги (паразитирует на ниве идеологических стихов, правда, позволяет себе и фривольные штуки: «Ёлки-палки, лес голубой. / Ты меня ищешь, а я под тобой»).

…Жуткая проблема: обед. Как и на 25 октября, есть негде: все как-то крутятся, или едят (один раз с Гришей обедали в профессорском зале старого здания МГУ), или «у станка», то есть чай и бутерброды. Приходится брать с собой. Всё это как-то забубённо, по-сиротски. А что делать? Вот на радио – это было – да! А в маленьких конторах – сиротство, голь на выдумки… А когда по-сиротски обедаешь «у станка», то на тебя нахраписто лезут строки Андрея:

Как Россия ела! Сёмга розовела,
луковые стрелы, студень оробелый,
красная мадера в рюмке запотела,
в центре бычье тело корочкой хрустело,
синяя чурчхела, крабов каравеллы,
смена семь тарелок – всё в один присест,
угорь из-под Ревеля – берегитесь, Ева! –
Ева змея съела, яблочком заела,
а кругом сардели на фарфоре рдели,
узкие форели в масле еле-еле,
страстны, как свирели, царские форели,
стейк – для кавалеров, рыбка – для невест…

26 января

Анисим Гиммерверт говорит, что везде трудно, что фамилия у него «неэфирная», в «Экран» не пролезешь – всё за деньги, всё закоррумпировано; хорошо бы написать пьесу (два маниловских мечтателя в 47 лет), но как пристроить?.. По поводу моего перехода сказал: «Правда» и «Комсомолка» – это журналистика, передний край, а всё остальное – «Лесная промышленность», «Советская кооперация» – задний, без всякой разницы; деньги платят – и хорошо…

Сегодняшним днём доволен. С Ще поехали на Малую Грузинскую и в подвале Дома работников профсоюза культуры видели персональную выставку Отари Кандаурова, авангардиста 74–75-го годов. Получили мощный эстетический заряд… Все экспонируемые картины написаны не на «главные темы советской живописи». БСЭ определяет их следующим образом: «Жизнь и деятельность вождей и их ближайших соратников, созидательный труд народа, героическая история родины, победы армии и флота, счастливая жизнь и культурный рост советских людей, дружба народов и борьба за мир и светлое коммунистическое будущее» (второе издание, 1952 г., т. 6, стр. 96). Вот эти «главные темы» Кандауровым игнорированы. Взамен вождей он рисует Иисуса Христа, танкам и военным кораблям предпочитает девушек с цветами. Вместо созидательного труда отображает покой космоса. И нет в картинах художника счастливой жизни и культурного роста советских людей, наоборот, в них сквозит неуверенность, тревога и даже страх. И уж конечно, не нашлось на выставке никакого, даже укромного местечка, светлому будущему. Его попросту нет. А есть изображение столпника (полотно «Свет невечерний»), вознесённого кверху в клетке-контейнере, от которой отделяются и падают на землю увесистые камни. Добро и Зло. Жестокая правда вечного мира. А чего стоит во всю стену Достоевский, согбенный тяжкой ношей и придавленный тяжёлым крестом. В рубище. С бессильными руками в кандалах.

2 февраля

Под давлением Ще звонил вчера Тарковскому, поздравил с присвоением ему звания народного артиста (прикупают и приручают). Он спросил, где я, доволен ли? Я ответил: нет, вот жду, когда возглавишь «Мосфильм» и возьмёшь меня редактором. Андрей засмеялся. Едет в Италию.

11 февраля

На улице хоть и морозно (–12°), но дело явно идёт к весне. К волнениям из-за Афганистана начинаем привыкать. Жить в долг тоже привычно. Остаются только переживания по поводу работы. Сел я вчера писать свою кооперативную «бодягу» и неожиданно обнаружил, как туго идёт. Где былая радиолихость? Не знаю, как обработать данные, которые привёз, в какую форму их отлить (опять пуля?). Оказывается, о лесе писать легче, чем о торговле. Там настоящие работяги, а тут… тут я смотрю на них и в душе им не доверяю: наверное, жульё. И рука не подымается писать о них как-то красиво, с пафосом, как полагается у нас писать о людях труда. Конечно, потом, в этом я уверен, всё пойдёт как по маслу, но вот этот первый материал после громадного перерыва как-то не удаётся, ускользает из рук. И потом жанр непонятен: то ли статья, то ли зарисовка, то ли корреспонденция, то ли изложение передового опыта… Но никуда не денешься: надо. Вот поплакался, сейчас сяду.

15 февраля