О старых людях, о том, что проходит мимо

– Не могу? – воскликнул Стейн, распаляясь. – Чего ты хочешь? Чтобы я смотрел, как она бросает деньги на ветер из-за этого типа? Думаешь, я способен этому помешать? Не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто я экономлю ее деньги. Пусть она потратит их на этого мальчишку, у нее сто тысяч, через год от них ничего не останется. Что она будет делать потом… я не знаю. Но думаю, что я принял уже достаточное страдание за свою вину многолетней давности. Теперь, когда у нее есть деньги и при ней Хью, мое самопожертвование не имеет смысла. Я ухожу, это точно. Если твоя мама захочет получить развод, ради бога, но я ухожу в любом случае. Уеду из Гааги. Буду путешествовать. Возможно, мы с тобой расстаемся надолго. Не знаю. Лот, дорогой… я терпел двадцать лет и испытывал радость только от общения с тобой. Я тебя полюбил. Мы с тобой люди совсем разные, но я благодарен тебе за то, что ты был мне другом, добрым другом. Если бы ты своей добротой не сглаживал все углы, какие только можно было сгладить, я бы этих двадцати лет не выдержал. Теперь я уезжаю, но с хорошими воспоминаниями. Тебе было восемнадцать лет, когда я женился на твоей маме. Мы с тобой ни разу не сказали друг другу ни одного плохого слова, и это твоя заслуга. Я человек грубый, и характер у меня со временем ожесточился. Все доброе и приветливое, что было у меня в жизни, шло от тебя. Когда ты женился… я скучал по тебе, пожалуй, сильнее, чем твоя мать; прости, Элли, что я так говорю. Что ж, Лот, может быть, мы с тобой еще увидимся где-нибудь… Лот, дорогой, не плачь…

Он обнял Лота и поцеловал, как отец целует сына. Какое-то время Лот оставался у него в объятьях, затем они крепко пожали друг другу руки.

– Давай, Лот, будь молодцом!

– Бедная мамуля, – сказал Лот.

В глазах у него стояли слезы, он был очень взволнован.

– Когда ты уезжаешь? – спросил он у Стейна.

– Завтра.

– В котором часу?

– В девять. Поезд в Париж.

– Я приду на вокзал проводить тебя.

– Я тоже, – сказала Элли.

Она поцеловала его; он собрался уходить…

В этот момент в дверь позвонили, и Анна спустилась по лестнице.

– Я не решилась побеспокоить мефрау Терезу, – сказала Анна, – она так углубилась в молитву… Смотрите, господин Лот, вот и ваша матушка… и ваш английский брат…

– Черт побери! – прошипел Стейн сквозь зубы. – Видеть ее не могу…

– Стейн! – умоляюще сказала Элли; ей было жалко Лота, который опустился, обессиленный, на стул и не мог больше сдерживать слезы; он плакал, хоть и понимал, что это признак слабости.

Анна открыла дверь, и вошли Отилия с Хью. В передней они встретились со Стейном. Посмотрели друг другу в глаза. Хью приложил руку к кепи, словно приветствовал незнакомца. Ни слова не говоря, Отилия со Стейном прошли мимо друг друга, и Стейн вышел на улицу. Таким было его прощанье с женой, он больше никогда ее не увидит, с ним ушло последнее напоминание о той любви, которой ее некогда окружали мужчины.

– Я пришла узнать, как себя чувствует maman… – сказала Отилия, обращаясь к Элли и к Анне. – И Хью тоже хотел бы повидать свою бабушку. Но maman по-прежнему не встает, не правда ли, Анна…

Отилия прошла в гостиную.

– Здравствуй, Лот! Малыш, что случилось?

– Ничего, мамуля, ничего…

– Почему ты такой грустный? Ты плакал?

– Нет, мамуля, нет… Немного нервы расшалились, а так все в порядке. Здравствуй, Хью… С тобой такого не случается, чтобы расшалились нервы, не правда ли… и ты наверняка никогда не ревешь, как я, будто старая баба…