О старых людях, о том, что проходит мимо

Лот овладел собой, но в глазах по-прежнему была грусть; он переводил взгляд с матери на брата. Его мать… она никогда не придавала значения одежде, и поэтому его задело, что в Лондоне она заказала себе у портного платье и манто, ничего особенного, из черного сукна, но оно идеально облегало ее еще молодую и стройную фигуру, в то время как линии шляпки были значительно экстравагантней, чем он привык видеть на ее красивых светло-седых кудрях. Ей же шестьдесят лет! Но она выглядела веселой, ее нежное, без единой морщинки лицо словно расцвело, и он видел – ах, ведь он знал ее так хорошо! – что она счастлива. Когда она бывала счастлива, глаза ее становились такими голубыми и невинными… Она была немолодой женщиной, ей было шестьдесят лет, но сейчас, когда она появилась в дверях рядом со своим английским сыном, возраст ее было не угадать, она расцвела от счастья – счастья, имевшего мало общего с настоящим материнским чувством: счастья от тех крох нежности, которые она ловила в приветливых словах и ласке Хью. Он говорил ей грубо нежные слова, он грубо гладил ее по голове или по плечу, и она была счастлива. По Лоту она не скучала, он для нее больше не существовал – в этот миг. Она сияла, потому что рядом с ней был Хью. А у Лота, смотревшего на них обоих, разрывалось сердце… Бедная мама… Он любил мать и считал ее такой милой и забавной, благодаря его врожденной мягкости и такту между ними всегда все было хорошо. Лот знал: его она тоже любит, хотя сейчас Хью и затмил его полностью. Она всегда любила Хью больше всех из всех ее пятерых детей. И она всегда любила Тревелли больше всех из всех ее троих мужей… Бедная, бедная мамочка, думал Лот. Сейчас у нее есть деньги, но что такое сто тысяч, если обращаться с ними неразумно? Что такое сто тысяч… для Хью! А когда эти сто тысяч кончатся… года через два… то что с ней будет? Потому что тогда его красавчик-брат с гладко выбритой верхней губой с ней точно не останется… И какая ее ждет старость! Бедная, бедная мамочка…

– Как ты похож на маму, Лот! – сказал Хью.

Да, он похож на мать, у него такое же хрупкое телосложение, как у нее, такие же глаза… почти такая же красивая шевелюра и такой же мягкий овал лица… Когда-то, в молодости, он гордился своей внешностью и очень за ней следил… знал, что он светловолосый красавчик. Но теперь это прошло, рядом с Хью он чувствовал себя старой бабой, старой бабой с расшатанными нервами… Быть таким рослым, таким широкоплечим, иметь такие красивые глаза, такую потрясающую эгоистичную улыбку и холодное сердце, ничем не интересоваться, кроме собственных комфорта и неотразимости, так спокойно жить на деньги матери, а когда они кончатся, то с непоколебимым спокойствием выбросить ее за борт и жить дальше своей жизнью… – вот это значит быть сильным! Вот это значит быть хозяином собственных эмоций и крепко стоять в этой жизни! Вот это значит не бояться будущего и приближающейся старости… Не ведать приступов Страха, не реветь, будто старая баба, будто старая баба с расшатанными нервами!

– Да, Хью, я похож на maman.

– А Элли… похожа на тебя, – сказал Хью.

– И на maman Отилию, только в худшем исполнении; по крайней мере, maman, я так от многих слышала, – тихо сказала Элли и обняла свекровь; ей тоже было грустно, она думала о господине Такме, и о Стейне, и о бедном Лоте…

Вдруг сверху донесся звонок, дважды повторенный: вызов компаньонки.

– Тетушка Тереза наверху? – спросила Элли.

– Я ее еще не видела, – ответила Отилия. – Но что же там такое случилось…

– Боже мой, боже мой! – воскликнула Анна, появляясь в дверях кухни и отгоняя кошку. – Наверняка это опять странности у мефрау… с ней же, знаете, бывает… что она видит… Что-то…

Но компаньонка поспешно спускалась вниз по лестнице…

– По-моему… мефрау умирает! – сказала она бледными губами. – Пойду позвоню от соседей… врачу.

– Оставайтесь здесь! – сказал Лот. – Я сам схожу.

Он быстро надел шляпу и ушел. По дому пронеслась волна ужаса. Отилия, Элли, компаньонка и Анна бросились наверх.

– Подожди внизу, Хью, – сказала Отилия.

Хью кивнул.

Оставшись в гостиной один, он сел на стул, принялся подбрасывать и ловить свое кепи… размышляя о том, что от бабушки его мать большого наследства не получит…

Имущества у нее всего ничего, а то, что есть, поделят на всех ее многочисленных детей. Хью закурил и, когда Лот вернулся, открыл ему дверь, за что Анна потом была ему очень благодарна.

Лот тоже поднялся наверх.

В спальне – ради свежего воздуха раздвижная дверь между комнатами была открыта, так что спальня и гостиная, где grand-maman столько лет сидела у окна, стали единым помещением – витал отчетливо уловимый страх. Maman Отилия не могла сдержать рыданий. Как все неожиданно, приговаривала она. Но на самом деле так не думала…

У постели стояла тетушка Тереза.

Лоту, когда он вошел, померещилось, будто это стоит сама grand-maman, только менее состарившаяся…

Тетушка Тереза поздоровалась с Лотом своими темно-карими креольскими глазами с грустным выражением. Рука указала на постель.