О старых людях, о том, что проходит мимо

Там лежала grand-maman, она была в сознании. Она умирала медленно, без агонии, словно угасала свеча.

Только дыхание было ускоренное, затрудненное…

Она знала, что вокруг нее дети, но кто именно, не разбирала.

Все они были ее дети, она знала… А потом вспомнила, что тут находится и Тереза, приехавшая из Парижа; grand-maman была ей за это благодарна…

Рука чуть шевельнулась на одеяле, и grand-maman выговорила со стоном:

– Тереза… Тереза…

– Мама…

– Тереза… Тереза… молись…

И сама сложила руки для молитвы.

Тереза Ван дер Стаф встала на колени рядом с кроватью. Принялась молиться. Она молилась очень долго; grand-maman со сложенными руками лежала и медленно умирала, долго-долго, но спокойно… Отилия-дочь плакала в объятиях Лота… Внизу позвонили в дверь.

– Спасибо господину Хюго! – прошептала Анна.

Хью открыл дверь. Это пришел доктор Тиленс, но уже ничего нельзя было сделать. Grand-maman ничем не была больна, в ней просто догорал огонь. После того как ей сообщили о смерти Рулофса, после того как она увидела тень Такмы, она уже не вставала и с благодарностью приняла последнюю в своей жизни радость: неожиданное появление у ее постели дочери Терезы. О смерти Такмы ей не рассказали, но это было и не нужно: она увидела его в его кресле, и она знала… Grand-maman прекрасно помнила, что Тереза перешла в католическую веру и что она сама когда-то мечтала об отпущении грехов, об утешении в молитве, о том, чтобы святые препроводили ее душу к престолу Господа Бога и Девы Марии… И теперь она просила Терезу молиться, молиться за старую мать… Она, мать, не знала, что Тереза знает; она давным-давно забыла о той горячке, когда бредила у Терезы на руках… И сейчас, умирая, была благодарна Богу за то, что Он всегда был к ней добр, хоть душа ее и грешна, потому что никто… никто не знал. Никто, никто никогда не узнал… Ее дети ни о чем не узнали. Наказание она приняла: ее мучили угрызения совести, которые она носила внутри себя всю свою долгую, слишком долгую жизнь. Наказание она приняла: ее мучил страх при виде его призрака, встающего из лужи крови в углу ее комнаты, по несколько раз в год, в углу рядом с этажеркой… О, наказание она приняла… Но Господь Бог все же был добр к ней: никто, никто не узнал, никто, никто не знает и не узнает никогда… И вот она умирает, сложив руки, а Тереза, знающая, что и как надо делать, молится за нее…

Ее дыхание сопровождалось легким стоном, дыхание старой-старой женщины; долго-долго слышалось это постанывающее дыхание… В комнате раздавались рыдания Отилии Стейн и слышалось это постанывающее дыхание… За окном плакала каплями тающего снега оттепель.

XII

– Ах! – плакала Анна. – Как долго она умирает! Слышите… опять звонят! Господин Хюго откроет… до чего любезный юноша, он мне так помогает, мефрау Отилия… Слышите, он опять открывает дверь.

Действительно, Хью все открывал и открывал дверь, это пришли, с небольшими интервалами, Харольд, Флор с Дааном, Стефания с Антоном, Ина, д’Эрбур и супруги Ван Вейли. Лот позвонил им от соседей, сообщил, что grand-maman умирает. Танте Адель тоже пришла. Она поднялась по лестнице, чтобы из-за балдахина над кроватью краем глаза взглянуть на grand-maman в последний раз, а потом снова спустилась на первый этаж; даже там, в гостиной, слышалось постанывающее дыхание умирающей. Адель успела заметить только покой на лице умирающей и молившуюся Терезу, которую не видела уже много лет. Внизу в глубоком кресле сидел обессиленный Харольд Деркс: он испытывал невыносимые боли, лицо было искажено гримасой страдания, перед глазами маячила картина его собственной смерти: ждать уже недолго, в последнее время он мучился, как никогда раньше, и если еще не слег, то только благодаря своей невероятной выдержке. Даан Деркс, стоявший рядом, прошептал ему на ухо:

– Харольд… Харольд… это хорошо, что матушка умирает… и умирает спокойно… судя по всему…

Да, она умирала, и умирала спокойно… У ее постели молилась Тереза, ничего не знавшая, думал Харольд; никто… никто не знал, кроме него самого и Даана… Это… Это проходило мимо. Сверху слышалось постанывающее дыхание матери, и с каждым вздохом Оно уходило дальше и дальше, волоча туманный шлейф; листья шуршали, слезы оттепели падали капелью, тени грозили из-за деревьев, но Оно, Оно проходило мимо…! Шестьдесят лет, шестьдесят долгих лет видел Харольд, как Это проходит мимо, так медленно, так мучительно медленно, как будто не пройдет никогда, как будто так и будет мешкать целую вечность, слишком долго для человеческой жизни, жаждущей конца. Шестьдесят лет видел он Это, и оно тоже смотрело ему в глаза… Вот стоны наверху участились, на какое-то время стали чуть более резкими; плач Отилии сделался громче… Компаньонка спустилась по лестнице. В гостиной сидели и стояли дети grand-maman – мужчины, женщины самого разного возраста.

– Все закончилось, – тихо сказала компаньонка.

Они заплакали, эти старые люди, стали друг друга обнимать, а тетушка Флор воскликнула: