О, суббота !

Она стояла за высоким мраморным столиком. Точно такие же были в буфете, где они с Гришей закусывали, только здесь белый мрамор ста \ от чернил грязно-фиолетовым. Рядом с ней, слева, сочинял телеграммы высокий худой мальчик лет двадцати в красной фут" болке с закатанными рукавами. Собственно, он сочинял не телеграммы, а адреса к ним. Четыре серых бланка были разложены в ряд, а сам текст на всех четырех уже написан, и притом на всех четырех одинаковый. Мария Исааковна прочла дальнозоркими глазами: "Пришли 10. Толик". Вероятно, ему нужно было сорок рублей, но он не мог обременить такой суммой никого из своих приятелей и вынужден потратиться на четыре телеграммы вместо одной. Вероятно, приятели его разъехались на каникулы. Он скреб ногтем то подбородок, то переносицу, то щетинку жесткого белокурого ежика надо лбом, сердился на плохие казенные перья, отталкивал сползающую со спины на руку гитару на шнурке, вспоминая адреса. В конце концов на каждом бланке он написал по одному слову: "Москва".

Значит, поняла Мария Исааковна, молодой человек - москвич, Москва. Как она любила Москву, хоть и не была там. Одно название - и то волновало. Она предложила бы молодому москвичу немножко денег взаймы, если бы не гитара символ легковесного отношения к долгам и обязанностям.

- Я вам советую,- сказала она юноше,- пошлите телеграмму вашей маме.

Он насупился, холодно кивнул: не ваше, мол, дело, бабуся.

- Уверяю вас, мама никогда не подведет...

К нему, незнакомому юноше из Москвы, успела она повернуть лицо, когда увидела с ужасом, что ее перо, оставляя жирную виляющую полосу, поползло по конверту, а мрамор стола потек, как разогретое масло, теряя форму, меняя цвет, и потекла, сплавляясь, пластмассовая чернильница на столе, и поплыла рука в закатанном рукаве, и потемнели, лиловея, четыре округлившиеся телеграммы.

- Ой, что это?! -удивленно воскликнула она.

Как музыка, слышанная в детстве, зазвучала в ней томительная и ускользающая боль. Она схватилась за сердце, чтобы приблизить ее к себе, чтобы вслушаться в нее, расчувствовать, понять, не упустить. Но тело стало странно легким, как бы парящим, уплывающим, и вместе с ним удалялась и таяла, отнималась ее боль, самое важное для нее, самое принадлежащее ей. Красная футболка тоже стала лиловой, потемнела и померкла. Вокруг запрыгали мелкие фиолетовые пузырьки. Из их множества вырвался один с огненной серединкой, бойким ресторанным голоском запел "Каштаны, каштаны", и смолкло, и ничего не осталось - ни боли, ни света, ни голоса, ни холода цементного пола, ни суеты вокруг.

Как и обещал, Гриша прилетел на следующий год с женой Нэнси, она всем без исключения понравилась.

Гриша побывал на кладбище. Ему страстно захотелось посадить деревце над могилой Манечки, но никто не знал, где достать саженцы, а потом выяснилось, что в середине лета вообще сажать деревья не полагается, так что Гришина затея как-то сама по себе и отсохла.

На этот раз собрались у Мони.

Казалось, что Моня не захочет оставаться в жизни без Клары, но он жил, стал очень тихим, полюбил ходить к заводу и кормить голубей возле цветника. Если в обеденный перерыв кто-нибудь подсаживался к нему на скамейку, он спрашивал: "Из какого цеха?" Или: "Как сейчас с трубами большого диаметра?" А уходя, тайком срывал с клумбы какой-нибудь цветочек.

Гриша приехал и еще через год. Саул Исаакович был тогда вполне здоров, ноги отлично подчинялись обоим, и они много гуляли. А в четвертый приезд Гриша навещал его в больнице - что-то сделалось с ногами, лечили.

- Исключительное место-больница!-говорил Саул Исаакович в больничном саду под липой, прислонив к скамейке костыли.- Справа от меня лежит профессор истории, слева - кандидат технических наук! Когда и где я мог иметь такую компанию? В Америке возможно подобное?

А Гриша под липой жаловался, что дочь связалась с негодяем и негодяй не смог по конской сути своей понять ее, но смог истерзать ей сердце. А люди, купившие 'у него магазин и весь первый этаж, выживают его со второго этажа, и, вероятно, придется съезжать на новое место. А он привык к старому саду, он вырастил его своими руками, привык к соседям. Фамилия этих людей была Брункс. Имя негодяя не называлось.

Гриша тратил на поездки бешеные деньги...

Но вот уже третий год и не едет, и не пишет. Здоров ли? я