О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

В этом же письме Силлман описывает свою работу в Школе изобразительных искусств Бард-колледжа, отмечая, что первоначально ее наняли в рамках программы равных возможностей и соответственного увеличения количества женщин среди преподавателей; и за годы такой практики найма произошел тектонический сдвиг в гендерной культуре колледжа: «Мы сдвинулись с исходной точки, отошли от грубого квотирования и токенизмов; был заложен фундамент для перехода к более интересным и сложным дискуссиям. Политика идентичности не изолировала нас друг от друга в собственных частных отделах, но дала нам превосходную возможность связать гендерные вопросы со всеми другими темами, которые нас интересуют – формой, цветом, историей, памятью, воздействием, значением, визуальностью и так далее». Многим людям, включая так называемых формалистов, было трудно понять, что верный способ обеспечить отсутствие интересных дискуссий о «форме, цвете, истории, памяти, воздействии, значении, визуальности и так далее» – это жестко противопоставить их «содержанию» (то есть «политике» или «политике идентичности») и сохранить их реакционное сопротивление. Это навсегда лишит нас возможности бороться с различиями, и мы навечно застрянем в той самой точке, которую описывает Силлман. Часто бывает полезно встретиться с этой неразберихой лицом к лицу (как, например, в работе хореографа Мигеля Гутьерреса 2019 года «Этот мост называется моей задницей», в которой Гутьеррес пытается преодолеть «представление о том, что небелые художники всегда работают с содержанием [то есть с политикой идентичности], а белые художники работают исключительно с формой и линией»; или привычка самой Силлман оставлять юмористические политизированные зины в галереях, где выставляются ее абстрактные картины).

Желание заставить абстрактное (а впрочем, и любое другое) искусство подчиняться перспективе так называемой политики идентичности может быть удушающим. Но, как подсказывает загадка в названии книги Инглиша «Как увидеть произведение искусства в полной темноте», всё ещё сложно избавиться от привычных предсказуемых и упрощенных реакций, основанных на идентичности (такие реакции, например, по словам Инглиша, вызывает всё абстрактное искусство Черных художников: «зашифрованная артикуляция свирепой гордости расы в ожидании расшифровки»), при этом не воплощая идею о том, что если бы мы могли просто преодолеть все раздражающие различия в положении и статусе, то нам бы открылись настоящие субъекты искусства. Тем более что этот образ мышления снова рискует утвердить устаревшую иерархию, в которой универсальность господствует над частностью, абстракция над фигуративностью, а величественное белое над неоднородным цветным. Фокус заключается в том, чтобы обнаружить неожиданные способы отказаться от правил, перевернуть игру и остаться в живых ради универсальности Сезера, «богатой деталями и тонкостями, богатой подробностями и особенностями, глубиной каждой из них в отдельности и их совместным сосуществованием».

ЭСТЕТИКА ЗАБОТЫ – ОРТОПЕДИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА – РЕПАРАТИВНОЕ, РЕДУКТИВНОЕ – СЛОВА, КОТОРЫЕ РАНЯТ – КОПЫ В ГОЛОВЕ – КУДА? – МНЕ НЕ ВСЁ РАВНО / Я НЕ МОГУ – СТРАХ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ХОЧЕТСЯ – СВОБОДА И ВЕСЕЛЬЕ – ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЗАБОТА – ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНО

За несколько лет до приглашения обсудить ту самую «эстетику заботы», меня пригласили принять участие в другой дискуссии, посвященной писательницам, которая все-таки состоялась. Участникам и участницам было предложено ответить на два вопроса. Первый: «Могут ли писательницы влиять на социальное воображение таким образом, чтобы внести положительные изменения в нашу психо-сексуальную организацию?». Разумеется, подумала я (даже если и вздохнула про себя, увидев бесконечное стремление к пользе и положительности, и даже не пытайтесь меня убедить, что психо-сексуальная жизнь может быть организована). Второй вопрос: «А должны ли они? Или это очередная версия материнства, ограничивающая женщин?». «Нет конечно», – подумала я.

В тот момент я отмахнулась от «еще одной версии материнства», потому что посчитала, что это ненужное стереотипное веяние в концепции обязательств. Годы спустя я всё еще (или снова) думаю об этом. Отчасти потому, что успела стать матерью; но также это связано с волной современной философии и теории, в которой на первый план вышли проблемы долга, взаимозависимости и обязательств, частично восходящие к Левинасу, который, по словам Саймона Кричли, «выдвигает радикальное заявление о том, что мое отношение к другому – не какая-то благосклонная доброжелательность, сострадательная забота или уважение к автономии другого, а навязчивый опыт ответственности, который подавляет меня своей тяжестью… Короче говоря, левинасианский этический субъект – травматический невротик».