После обеда ее отец садился смотреть вестерны, чтобы день длился дольше – пока Джон Уэйн расхаживал по Мейн-стрит, солнце оставалось на небе. Она тоже испробовала этот способ, и он снова сработал. В голосе Уэйна потягивались и зевали ленивые рыжие псы. В посвященной ему статье на Википедии, которую она открыла на телефоне, сообщалось обо всем плохом, что он сделал в жизни, и о его раке, который он заработал на съемках в Юте, неподалеку от испытательного ядерного полигона. Пока он оставался на телеэкранах, он рождался опять и опять, сотни раз, и получал при рождении имя Мэрион. Джоан Дидион продолжала брать у него интервью в Мехико. На его могильном камне были навечно высечены слова:
Никогда раньше наши политики не были настолько искренними и простыми, настолько близкими к народу. «Кстати, хот-доги – это моя любимая еда, – заявил один из них. –
«Это бред и бессмыслица!» – выкрикнул ей в лицо пожилой человек, шатко опираясь на трость. Он прочитал об этом мероприятии в настоящей бумажной газете. Он подписывал все свои эсэмэски: С любовью, дедушка.
«Это не бред! Это народное творчество!» – крикнула она в ответ. Вроде тех первых американских художниц, которые изображали детей с непомерно высокими лбами, то ли потому, что не знали, как изобразить анатомически правильный лоб, то ли в силу сознательного стилистического выбора.
Правда о современной Америке скрывается в глубинах длинной ветки обсуждения под постом «Культура белого человека – это когда ты такой: «
В период овуляции она запостила в Сеть свою фотографию в бикини с тревожной подписью: «Лакомство для маленькой божьей собачки». Ровно через четырнадцать минут ей позвонила мама и спросила: «Ты же не атеистка, да?» «Я имела в виду совершенно другое» – уверила она маму и объяснила, что ее пост был по сути очень христианским. Ее тело пыталось наполниться смыслом – единственным известным ему способом.
Золотой век авиапутешествий близился к закату – она это чувствовала нутром на взлетах и посадках. В последнее время вылеты постоянно задерживались, самолеты часами стояли на взлетно-посадочных полосах, стюардессы равнодушно таращились на нее, когда она бегала в туалет, чтобы отхлебнуть водки, налитой в пузырек из-под шампуня, и после семичасового перелета, когда все вставали со своих кресел – с нахмуренными лбами и грязной шерстью, – ей уже было понятно, как они будут выглядеть в образе людей-кротов в постапокалиптическом мире. И все же в каждом аэропорту, где ей доводилось бывать, непременно летала по залу маленькая безымянная бурая птичка, заполошно лавируя между стволами людских тел, и пела песню о своей территории, покрывавшей всю карту мира: города, страны, моря, небеса.
Что еще интересно: метафоры, которые мы создаем для описания того или иного явления, медленно и постепенно обретают буквальное значение, превращаясь в образчик того, что они обозначают:
Ей очень хотелось, чтобы следующее поколение было избавлено от того периода во времени, когда числа болеют – роятся, сбиваются в тесную кучу, бросаются в пропасть с обрыва – и за каждым числом стоит человеческое существо. Но как теперь остановить то, что начато нами? Даже за океаном симуляция хлопала на ветру, точно флаг, рябящий луной, красным солнцем и звездами, и дорожный знак у обочины был исписан краской из баллончика (из чего же еще?), был исписан словами, что проникли повсюду: ПЛОСКАЯ ЗЕМЛЯ.