О Туле и Туляках с любовью. Рассказы Н.Ф. Андреева – патриарха тульского краеведения

– Ох вы мелочь, голыши, лавочники, из пустого в порожнее пересыпаете, а туда же суетесь толковать о торговле: но у тебя, служивый, и лавочки-то нет. Я в тобачище твоем нибельмеса не смыслю, пес бы его взял, гадость эвтакую! Тут Потап Дементич плюнул, да выпил другую чепаруху той же настойки.

– Большому кораблю и плавание большое, а вам Потап Дементич и место столбовое, почет первой руки. Но мы … да что об нас и толковать! Мы люди Божие и только. У внуки, у слову пришлось молвить, ни платьица, ни платка на шею нет, не в чем сиротине в храм Господний к обедне пойти. А куплять-то выходит не на что, грошей нема….

– Так пусть она дома на святыя иконы молится, говорил этта он, все равно лишь бы молилась. Да ты бы, служивый, отдал бы ее на какую ни на есть фабрику в один месяц заработает деньги на платье и на платок также.

Проговоря такие речи, Потап Дементич достал из кармана полный кашелек, высыпал из него лобанчики (полуимпериалы), серебрянные рубли полтинники и начал перебирать их. Потом он сказал:

– Голубь Турман, наконец я нашел для тебя ценную монету, дороже ее нет в моем кошельке; ну, теперь марш ко мне служилый!

Мы стояли у двери, ваше высокоблагородие. Известное дело, что солдат, услышав командные слова, тотчас руки вытянет по швам. Так и мы учинили и пошли к купчине, как будто к генералу какому являться на ординарцы.

– Что с тобою делать, Голубь Турман, а разсеребрить тебя надо: очинно жалко воркуешь, говорил он. На, возьми на платья и платок для твоей внуки… и проворно всунул нам в руку… гривенник нового чекана, а сам развалясь во все кресло, захохотал так, что брюхо его заколыхалось…

– Грешно вам, Потап Дементич, глумляться над старым солдатом с тремя шевронами, отвечали мы. Старый солдат скорее протянет руку к дулу заряженнаго ружья, у которого спускают курок, нежели к вашему гривеннику. Эх, Потап Дементич, как-то вам, богачам будет умирать!

Положив на стол гривенник и сказав хозяину: счастливо оставаться! Мы вышли из его горницы. Он в след за нами еще выслал порцию и блин, облитый маслом, но мы отказались, не пожелали пить. Нам и от одной его чары очинно тошно стало на сердце. Не прошло и полгода, помнится, как послышим, Потапу Дементичу лютая болезнь какая-то приключилась. Лекаря то тот, то другой, начали его поить какими-то пойлами из аптеки. Ну мол, думаем, уходят они болящего, что уходят. Пошли мы ваше высокоблагородие, на торг старые сапоги посмотреть, не попадутся ли посходнее, а встретили похороны: народу валило по улице тьма-тьмущая, пушкой не прошибешь. Несли на кладбище Потапа Дементича в гробе, обитом бархатом и обложенном широким серебряным позументом, а покров золотой парчи аршина в четыре длинны будет скоба-скобой. Покойник лежал с открытым лицом, как живой, только что не говорил: «Голубь Турман! Возьми на платье и платок твоей внуке … гривенник!..».

– Все это вероятно отучило тебя, служба, с поздравлением ходить к богачам? Спросили мы привратника с намерением узнать, от словоохотливого рассказчика дальнейшие его приключения.

– Никак нет с, не отучило, ваше высокоблагородие, отвечал он, опять обидясь. Не принять горького, не увидишь и сладкого, гласит одна пословица, с миру по нитке голому рубашка, гласит другая и мы продолжали ходить, придерживаясь эвтих двух пословиц. Мы ходили не из какой-нибудь чарки, она подчас и на фотере у нас найдется, а для круглой сиротины, которую наконец добрые люди ублаготворили: одели и обули в такие наряды, что ей и во сне бы, кажись не пригрезились, вы видели, ваше высокоблагородие, на внуке нашей, что приходила, буднишную одежду, которую она всякий день носит, и эвта очинно хороша, красива, а как в праздник разрядится, к обедни пойдет, то и люди дивуются: откуда, говорят, у нее эвтакие наряды взялись? Бог, мол, послал руками добрых людей, отвечаем мы православным. Нашлись и другие благодетели: обещали пристроить сиротину нашу к месту, посулились отдать в швеи, и деньги за внуку сами будут платить мастерице, что мадамою зовут. Молись только Богу, служивый, говорят, за нас многогрешных, и никому не сказывай…