О вас, ребята

Подобных изречений было придумано и написано десятка два. А к вечеру бумажки с надписями оказались аккуратно разложенными по пакетикам из бабкиной «аптеки».

Теперь оставалось ждать результатов. Никита приказал Захарке не выходить из избы — следить, кому старуха выдаст пакеты. Чтобы не скучать, Захарка примостился на пороге в сенях и начал вырезать узоры на длинной кленовой палке.

Шаркая дырявыми валенками, которые не снимались с ног ни зимой, ни летом, бабка вышла в огород, потом, кряхтя, подмела крыльцо. Захарка добродушно поглядывал на нее. А она, проходя мимо, дружелюбно погладила его по голове. Оба были довольны: Захарка оттого, что старуха ничего не подозревает, а Мотря по другой причине. Деревенские кумушки рассказали ей о странном нашествии блох во время посиделок. Мотре понравилась исполнительность Захарки.

Положив веник в ушат с водой, бабка выпрямилась, придерживаясь за поясницу.

— А что, Захарушка, мы с тобой еще поживем! — произнесла она. — Моя голова — твои руки… Оно и кстати пришлось! Ты только слушай бабку…

Захарка склонил голову к самой палке, чтобы старуха не заметила озорной улыбки.

Наступили сумерки. В такое время чаще всего приходили к бабке «пациенты». Это объяснялось очень просто. Днем старухину избу обходили стороной. Никому не хотелось на виду у других наведываться к знахарке. Больные предпочитали иметь дело с Мотрей тайком, без посторонних глаз, без свидетелей. Каждый, кто заглядывал в ее избу, испытывал не то стыд, не то страх, но болезнь и привычка заставляли не считаться с чувствами. Шли обычно не по улице, а задами — огородами. Шли и оглядывались, выбирая тропку поуже и потемнее.

Анфиса не была исключением. Она тоже по-воровски прокралась к избе Мотри и проскользнула мимо Захарки, который все еще сидел на пороге.

Отдышавшись в темных сенях, Анфиса спросила у него:

— Бабка-то дома?

Захарка не успел ответить. Старуха опередила его — приоткрыла дверь, юркнула из избы в семи и заговорила оживленно, как с дорогой долгожданной гостьей:

— Дома, дома… А как же? Милости, милости просим!.. Ай-ай! Что? Никак с ручкой что-то?

Зоркие глаза были у старухи. Даже Захарка не приметил в темноте, что правая рука у Анфисы перевязана куском холстины, а Мотря сразу увидела повязку.

— Верно, с рукой, — подтвердила Анфиса. — Мучусь третью неделю… Брусок соскочил — чиркнула пальцами по косе… Все зажили, а большой гниет… Хуже и хуже… Дергает — аж под сердцем отдается! Разнесло в кулак!

— Большой? — спросила старуха.

— Большой.

— На правой?

— Да.

— Сглазили тебя, милая! — решительно заявила Мотря. — Дурьян сквозь ранку пущают…

— Кто?

Старуха уловила в голосе молодой женщины нотки недоверия и тоном опытной гадалки затараторила, припоминая все, что знала об Анфисе и ее родственниках:

— Семья-то не малая, и у каждого по паре глаз. Одни глаза добрые, а другие злые, стрекалистые. А палец большой — вот тебе и указ: ищи злой глаз у важной птицы-синицы. А палец на правой руке — вот тебе и второй указ: ищи справа от себя.

Недоверчивость Анфисы растаяла, уступив место мгновенной подозрительности. Вспыхнули недавние обиды. Таинственная птица-синица представилась Анфисе в образе драчливой горластой свекрови, которая и сидит за столом справа от Анфисы, и спит по правую от нее руку.

А бабка, почуяв, что нащупала больное место, пошла в наступление. Она схватила с лавки скромный узелок с творогом, который принесла с собой Анфиса, протянула его женщине и, повысив голос, веско сказала:

— Узелок забери. Придешь в полночь на озеро — к осине. Тогда и узелок принесешь, да не такой… А то… дурьян по жилкам пойдет, пойдет — в голову ударит — и поминай как звали!

* * *

Туман окутал озеро. Звезды с холодным равнодушием смотрели на землю. Спали деревья. Луна лениво выползала из-за горизонта. Как на ржавом железном венке, забренчали листья на одинокой осине. Донесся отдаленный собачий вой. На осине зашептались:

— Чей это завыл?

— Председателев… Дурной пес какой-то… Ни с того, ни с сего воет!.. Говорят, луна на них действует…

— Хватит! — прикрикнул на ребят Никита и чуть не слетел со скользкого сука осины.

Чтобы удержаться, он обеими руками ухватился за ствол. Длинный рупор, склеенный из картона, скатился с его коленок и стал падать с сучка на сучок. Никита чертыхнулся, заерзал и хотел слезать с дерева, но внизу чернели головы и плечи ребят, со всех сторон облепивших осину.

— Вовка, слазь за рупором! Уронил из-за вас… — прошептал Никита. — Мне никак… Столкну еще кого ненароком…

Не испытывая особого удовольствия, Вовка Дроздов нащупал сук, с трудом отклеился от теплой спины сидевшего рядом с ним мальчишки и спрыгнул на землю. Вовка действовал с лихорадочной быстротой, стремясь поскорее возвратиться на старое место и снова почувствовать рядом дружескую спину. От нее шло не только тепло, но и что-то такое, что придавало Вовке силу и смелость.

— На! — сдавленным шепотом произнес он, протягивая Никите рупор.

— Теперь — замрите! — последовал в ответ категорический приказ. — Ни говорить, ни шевелиться, а то листья шумят… Скоро придут…