О вере, неверии и сомнении

"Когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают (этим), что дело закона у них написано в сердцах, о чём свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую" (Рим. 2, 14–15).

Вот это — второе откровение. Я назову его "голосом сердца", как и апостол сказал. Так и Сам господь говорит: "…извнутрь, из сердца человеческого, исходят злые помыслы…" (Мк. 7, 21).

И вообще, в Слове Божием сердце признаётся корнем, или исхождением познания, а не ум. Так часто там и говорится. Например.

"Помышления сердца их (допотопных людей) были зло" (Быт. 6, 5). Псалмопевец очень часто говорит о сердце, как источнике знания: "Размышления сердца моего — знание" (Пс. 48, 4). Пр. Иеремия говорит, что люди "ходили по упорству сердца своего" (Иерем. 9, 14), человек "живёт по упорству сердца своего" (Иерем. 13, 10). Исайя: люди "рождали из сердца лживые слова" (Ис. 59, 13). И в новом Завете мы видим то же. Господь говорит: "для чего же вы (фарисеи) мыслите худое в сердцах ваших?" (Мф. 9, 4) и т. д.

И психологи стоят на этой же точке зрения. И это так и есть: при внимательном наблюдении за собой или за другими мы без труда видим, что наши мысли находятся в тесной зависимости от наших настроений сердца. И Фихте (немецкий философ) говорит: человек не так чувствует и делает, как думает, а думает, как чувствует. Или иначе: не так хочет, как думает; а так думает, как ему хочется.

И наш (свой) опыт, а также и наблюдение за другими людьми постоянно нам показывают, что сзади наших мыслей стоят наши хотения. Много, много раз мне приходилось "видеть" ясно, что одному "хочется" почему-то верить, а другому "хочется" не верить. И это — совсем не от ума, не от знания. Два человека, два родных брата, с одним образованием — а могут относиться к вере разно: это мы постоянно можем наблюдать. Больше того, даже в одном и том же человеке мы можем замечать и различные переживания: то он радуется вере, то может сомневаться.

Характерный, всем известный пример мы можем видеть на апостоле Фоме: он даже при виде Христа ещё не верил, пока не осязал ещё и ран Его; таков уж был "характер" его, как мы говорим. А потом — неожиданно для нас — он восклицает: "Господь мой и Бог мой!" Это ниоткуда не следовало: Бога осязать нельзя! Он же с верою воскликнул: не думая, не медля, и — сразу, тотчас.

Другой пример, ещё более показательный: вот приходят к пустому гробу Христа ап. Павел и Иоанн. Оба видят одно и то же: пустой гроб, пелены, головной убор, сложенные аккуратно. И что же? Иоанн "увидел и уверовал", что Христос воскрес, а Пётр отошёл (от гроба) в недоумении, "дивясь сам в себе происшедшему" (Ин. 20, 8; Лк. 24, 12). А потом, на ловле в Геннисаретском озере, тот же Иоанн первым узрел Господа, говорившего с берега: "Это — Господь"; Пётр же, "услышав" это, набросивши на себя какую-ту одежду ("ибо он был наг"), — бросился в воду и поплыл. Разные характеры!

И в жизни мы наблюдаем это.

Значит, корень лежит не в знании, не в "видении", — а в сердце. Это — факт!

Пойдём дальше. Разница — и в настроении самого "сердца". Обыкновенно вера — даёт душе нашей мир, радость; а неверие — беспокойство, тоску, муку. И о. Иоанн Кронштадтский такой мир считал ясным свидетельством бытия и действия на нас Бога. Так же думаем и мы: кто переживал, хоть недолго, состояние неверия, знает это по опыту. Мне пришлось пережить это в студенческие годы. Никаких новых знаний я не получил тогда, следовательно, не в уме была причина. И какой же вихрь налетел на меня! Эти две недели я метался, не зная в себе покоя.

Потом, после двух недель мучения, опять-таки без каких-либо рассуждений, воротилась вера и наступил в душе мир.

Ещё вспомню многократные переживания: иногда вера бывает такая пламенная, что не только не бывает никакого недоумения, но всё представляется совершенно ясным. Даже более: от сильной веры — трудно произнести (или помыслить даже!) слово о Боге; произнесёшь, а восторженные слёзы перехватывают голос… И нужно бывает остановиться, чтобы удержать рыдания, — пока снова не овладеешь собою.

В иное же время эти самые слова не вызывают сильных чувств, а произносятся холодно.

Однажды я записал такие "чувства", пережитые мною на литургии: "отныне для меня нет дороже слов, как "Отец, Сын и Святой Дух".

И — не с прибавлением: "спаси" или "помилуй", или "подай"; а просто — одни имена. Подобие из обычной жизни можно взять такое: если мы любим кого-либо, то нам не только мил портрет его, не только нравится почерк его писем, но дорого само имя этого человека. И ничего мы не просим у него, не только желаем и ждём от него чего-либо: это даже охлаждало бы нас и огорчало; но мы хотели бы сами высказать ему любовь свою — до страданий включительно, до смерти за него.

Тут уж совсем не ум говорит, а — сердце, горящее любовью к Богу.