О Викторе Некрасове

И нынешняя твоя повесть есть нечто принципиально важное и новое: она — первая за долгие десятилетия «странная» вещь в нашей литературе…

Позже, после опубликования повести в журнале (она была всё же напечатана — кажется, вместе с камчатскими рассказами Некрасова), мы как-то вернулись к этому.

— Нет, она не была первой в этом роде, — сказал Некрасов. — Еще раньше в «Новый мир» Катаев отдал «Святой колодец»…

— Но первой опубликована все-таки твоя вещь…

Он пожал плечами. Ему это, видимо, не казалось существенным и важным. Теперь и я с ним согласен. Существенно и важно было другое — то, что после смерти Твардовского он написал полный искреннего и доброго чувства очерк о нём. И в этом — весь Вика.

Ялта, 1989.

Утевская Паола Мозаика

О Викторе Платоновиче Некрасове вспоминают сейчас и еще долго будут вспоминать — и как о писателе, и как о человеке. Пишут о серьезных, подчас трагических событиях его жизни, о многом. Мне же хочется рассказать о каких-то внешне, быть может, незначительных эпизодах, свидетельницей которых я была, эпизодах, в которых проявлялись маленькие штришки того большого портрета, который я нарисовать не берусь.

Давно, когда Виктор Платонович жил еще в Киеве и подчас совершал поступки, не сулившие ему ничего хорошего, меня часто преследовала мысль: читая биографию Пушкина, мы удивляемся его друзьям, не сумевшим предостеречь, уберечь его; ведь так когда-нибудь будут судить и Викиных друзей. И судить несправедливо. Окружение у него было более чем разношерстное. Были и настоящие друзья, честные, смелые, правдивые люди, искренне его любившие. Часто появлялись у Вики и новые друзья, которыми он увлекался, находя в них несуществовавшие в действительности достоинства, а потом то ли разочаровывался в них, то ли просто они ему надоедали, перестали быть интересными. Незыблемой была только дружба с Леонидом Волынским, Раисой Линцер, Игорем Сац, Исааком и Евой Пятигорскими, Анной Берзер, Владимиром Александровым, Михаилом Пархомовым, Иваном Дзюбой, Николаем Дубовым, Яней Богорад. Но сколько же было вокруг него и лживых, мелких душонок. Как мухи на мед, липли они к его имени, к его славе. Поощряли слабости, подчас губительные…

Вика был не больно управляемым человеком. Волынского отличали холодноватый ум и железная логика. Вика любил и уважал своего друга, но часто ли прислушивался к его умным речам? А разве недостаточно считался он с Николаем Ивановичем Дубовым? Но присущий Дубову скепсис, сочетавшийся с внешней сдержанностью, при всей честности и абсолютной порядочности Николая Ивановича уж больно не совпадали с характером увлекающегося, ироничного, не раз бросавшегося очертя голову навстречу случайным людям Некрасова… Пожалуй, смелее других был Михаил Пархомов. Он не боялся «испортить отношения» с Викой и решался говорить ему горькую правду, на что не решались другие. Ну и что? Мы почти все были немного влюблены в Некрасова. Все бы мы, как говорится, подложили под него руки, да разве под такого подложишь? И пусть в будущем молодые поколения не упрекают друзей Некрасова в том, что они его не защитили, не спасли…

Вика всегда прислушивался к литературным советам Игоря Александровича Саца и Владимира Борисовича Александрова. Это они обратили когда-то внимание на рукопись никому тогда не известного киевского автора Виктора Некрасова, на повесть «В окопах Сталинграда». Но, относясь к Сацу и Александрову с неизменным уважением, Вика во многих серьезных вопросах оставался при своем мнении.

Вспоминаю эпизод, связанный с одним из приездов Владимира Борисовича в Киев, уж очень характерный для Вики.

Среди киевской интеллигенции издавна принято угощать приезжих гостей… Киевом. В тот раз приехал из Москвы наш общий друг, Владимир Борисович Александров. Вика, загадочно улыбаясь, сказал, что едем на Аскольдову могилу. От Аскольдовой ротонды на следующую террасу ведет небольшая лестница. Вика торжественно сообщает:

— А эта лестница — мой дипломный проект. Да, да — мой дипломный проект! За этим я вас сюда и привел, чтобы похвастать…

Излияния наших восторгов прервал дождь. Спрятались в небольшом кафе «Чайка», а когда дождь прекратился, двинулись дальше.

Перед нами большая клумба. На траве и листьях еще поблескивают капельки только что прошедшего дождя.

— Правда, красотища неописуемая? — с гордым видом хозяина произносит Вика.

Соглашаемся. Я похвалила большую пунцовую розу, распустившуюся посреди клумбы. Вика быстро нагибается, закатывает холщевые брюки и большими прыжками устремляется к кусту, возится, срывая розу. Владимир Борисович обращается ко мне:

— Если бы поблизости оказался милиционер и захотел бы призвать Виктора Платоновича к порядку, нам вряд ли удалось бы доказать ему, что «нарушитель» — писатель с мировым именем.

Писатель «с мировым именем» торжественно преподносит мне цветок, с победоносным видом оправляет брюки, и мы отправляемся дальше вдоль Петровской аллеи.

Владимир Борисович хохочет, а у Вики сосредоточенно важное лицо, и только в глазах искринки смеха.