О Викторе Некрасове

В кабинете Говорова собралась вся русская редакция. Газета переходила из рук в руки. Праздник! Впервые с момента эмиграции В. П. о нем хорошо отозвалась советская пресса. Говоров сделал одобрительный комментарий к статье Кондратьева и послал корреспонденцию по телефону в Гамбург — пойдет в сегодняшней программе. Кто отвезет «Московские новости» в больницу к Вике? Толя Шафранов вызвался поехать сразу после работы.

Говоров чувствовал, что надо бы ему самому. Ведь он не был у Вики с того вечера.

— Поздравь Вику, — сказал Говоров Шафранову, — и передай от меня, что я замотался, но обязательно навещу его на днях.

Утром Шафранов рассказывал, как радовался Вика, даже заплакал. Просил не забывать, привозить побольше советских журналов и какого-нибудь легкого чтива. Желательно Сименона.

На следующий день, третьего сентября, Вика умер. Последние слова он успел сказать сыну:

— У меня ощущение, что я ударился мордой об пол…

Париж, 1989.

Глазов Григорий …Оставались людьми

Был конец сороковых. Два года как закончилась война. В будни и в праздники еще носили единственную, но привычно-удобную одежду — гимнастерки, сапоги. Еще вольно, необесцененно и незастенчиво позвякивали ордена и медали на груди. Появились первые книги о войне. Но в них покуда не была сказана та правда, которая потом придет, как исповедь, и отверзнет людям очи при чтении обжигающих повестей Василя Быкова, Григория Бакланова и иных авторов «лейтенантской» прозы.

Между тем многие из нас, и сочинитель этих заметок в том числе, не догадывались или не понимали, что уже высоко поднята планка, на которую потом, корпя над своими рассказами, повестями, романами, будем задирать голову: как достичь? Этой планкой уже стала в ту пору книга «В окопах Сталинграда». Автором ее был Виктор Некрасов. Кто мог думать тогда, что лучшие книги о войне выйдут из «Окопов Сталинграда»?

Повесть эту я прочитал тогда же, особого впечатления она на меня не произвела по странной аберрации души. Значительно позже я понял, в чем дело: книга была о нас, о той окопной правде, которой я насытился по горло, которую знал, испытав на собственной шкуре, а мне, только-только смывшему с себя грязь траншей и бездорожья, повесть эта снова напоминала то, что я хорошо знал. «Я бросаю гранату наугад вперед, во что-то чернеющее. Бросаюсь рывком. Чувствую каждую мышцу в своем теле, каждый нерв. Мелькают в темноте, точно всполохнутые птицы, фигуры. Отдельные выкрики, глухие удары, выстрелы, матерщина сквозь зубы. Траншея. Осыпающаяся земля. Путаются под ногами пулеметные ленты. Что-то мягкое, теплое, липкое… Что-то вырастает перед тобой. Исчезает…» Всё знакомо. Зачем же мне всё это опять? Хотелось иной правды — парадно-романтической, мы жаждали отвлечься от крови, смертей, тяжкого окопного быта, жаждали красивой сказки. И потому первые книги о войне с полуправдой деталей и ложью мыслей и чувств героев были милы разуму и сердцу, еще не начавшим тосковать по той трудной юности, которая осталась для одних в окопах Сталинграда, для других — по иным городам и весям лежавшей в развалинах страны и дальше — за ее пределами. Еще свежа была радость, что вернулся живой, качала на своих волнах эйфория Победы, воспринималось только то, что совпадало с таким настроением души…

Я думал об этом, не без повода вспомнив те наивные ощущения спустя почти двадцать лет, стоя у львовской гостиницы «Интурист» в ожидании автобуса, в котором должен был приехать Виктор Некрасов.

Накануне вечером из Киева позвонил писатель Михаил Пархомов:

— У меня к тебе просьба: во Львов автобусом поехал Вика Некрасов. Кажется, с какими-то спортсменами. Оказия. Ты встреть его, найди, покажи город. У него во Львове никого нет. Проследи, чтоб всё было в порядке. Он на сутки.

— Но я с ним не знаком, — заколебался я, не очень представляя себя в роли опекуна человека, чье имя гремело по всей стране, чья писательская слава заслуженно и прочно была утверждена книгами, в адрес которого вместе с тем летела официальная ругань с газетных полос, несмотря на то, что для миллионов людей Виктор Некрасов стал символом писательской совести и гражданского мужества. — Он может меня послать… — еще раз усомнился я.

— Не пошлет… Познакомишься. Он знает про тебя, — сказал Пархомов.

— Как я его узнаю?

— Худощавый, смуглый, черные усики, в ковбойке, галстук не носит…