О Викторе Некрасове

Вот среди этих-то свежеразоблаченных шкодников-дёгтемазов и выделен был в особую строку Виктор Некрасов. На первый взгляд может показаться (и многим тогда казалось), что выбор пал на него совершенно случайно. Ну, попалась Никите Сергеевичу на глаза книга очерков В. Некрасова «По обе стороны океана» (или ему услужливо ее подсунули), ну, возмутил его непозволительно объективный тон повествования о подлежащем проклятию западном мире, вот и «выдал» он автору по число по первое — со свойственной ему импульсивностью… Увы, мне кажется, дело обстояло серьезнее. При всей своей импульсивности Хрущев был неизменно безошибочен в определении направления идеологических ударов и чрезвычайно чутко улавливал всё, что могло угрожать насаждавшемуся им благопорядку. И общегосударственная облава на «формалистов» и «абстракционистов» не была его глупой прихотью: пусть и сумбурная по форме, она была совершенно логичной по существу — пресекала попытки ускользнуть от политического надзора, изощряясь в «заумных» способах выражения; подтверждала незыблемое в тоталитарном обществе право государственного руководства предписывать характер и формы всех искусств. И возмущение «дёгтемазами» и всяческими носителями уныния и меланхолического настроения было отменно справедливо и своевременно — ввиду наметившегося отклонения от законоустановленной искусству социалистического реализма миссии: утверждать радостное приятие торжествующей действительности; давать идеологическое, моральное и эмоциональное «обеспечение» очередным предначертаниям; споспешествовать повышению производительности труда во всех отраслях производства (этот призыв к служителям муз лишь недавно перестал звучать). И соображенный по спецзаказу спецпортрет Виктора Некрасова в качестве одной из главных мишеней был выставлен не с кондачка.

Дело в том, что Виктор Некрасов как автор не только романа «В окопах Сталинграда», но и повестей «В родном городе», «Кира Георгиевна» представлял то течение в советской прозе, которое отказывалось работать на «возвышенных» стереотипах, отвергало «нас возвышающий обман», не уходило в романтическую риторику, конструирование «должного», а упорно воссоздавало «сущее», внимательно, понимающе и сочувственно вникало в реальную жизнь реального человека. Это антимифотворческое направление в советской литературе и искусстве объективно противостояло государственному мифотворчеству, отнюдь не собиравшемуся еще отказываться от тотального диктата во всех сферах общественной и духовной жизни. Именно потому Виктора Некрасова обвиняли в «дегероизации», «измельчении» советского человека и советской жизни (прежде всего в связи с повестями «В одном городе» и «Кира Георгиевна»; с романом «В окопах Сталинграда» приходилось быть осторожнее — ввиду его всенародного признания и огромного влияния на советскую «военную» прозу).

Характерен один из приемов дискредитации В. Некрасова, к которому прибегнул не стеснявшийся в средствах Хрущев. С присущим ему агрессивным простодушием он со своей высочайшей трибуны уничтожающе схохмил, что, дескать, речь не о том Некрасове, которого все знают, а о том Некрасове, которого никто не знает. Тут Никита Сергеевич явно слукавил. Имя Виктора Некрасова было как раз широко известно и любимо в читательской среде. Да и сам Хрущев был неплохо осведомлен о нем, видимо, специально интересовался. Позже имевшие отношение к Хрущеву люди рассказывали Виктору Платоновичу, что при упоминании его имени тот уточнял: «Это тот, что с усиками?» Значит, и фотографию ему показывали…

Именно из-за своего авторитета (и, разумеется, таланта) и представлял Виктор Некрасов «опасность» в глазах адептов политического иллюзионизма. Собственно, этот момент — предостережение от влияния Виктора Некрасова — тоже явственно сквозил в тирадах Хрущева: «Иногда идейную ясность произведений литературы и искусства атакуют под видом борьбы с риторичностью и назидательностью. В наиболее откровенной форме такие настроения проявились в заметках Некрасова „По обе стороны океана“, напечатанных в журнале „Новый мир“. Оценивая фильм „Застава Ильича“, еще не вышедший на экран, он пишет: „Я безмерно благодарен Хуциеву и Шпаликову, что они не вытянули за седеющие усы на экран старого рабочего, который всё понимает, на всё имеет четкий, ясный ответ. Если бы он появился со своими нравоучительными словами — картина погибла бы“. (Крики: „Позор!“) И это пишет советский писатель в советском журнале! Нельзя без возмущения читать такие вещи, написанные о старом рабочем в барском высокомерном тоне».

Трудно сказать, действительно ли Никита Сергеевич не понимал или только делал вид непонимающего, что тон и сарказм Виктора Некрасова относились не к «старому рабочему», а к фальшивому и занудливо навязываемому псевдохудожественному стереотипу.