О Викторе Некрасове

Исключительное место в жизни Виктора Платоновича занимала забота о маме, Зинаиде Николаевне. Происходя из русской демократической дореволюционной интеллигенции, она сочетала широкую образованность и внутреннюю культуру с простотой и скромностью, но вместе с тем и моральным ригоризмом. Позже Виктор Платонович расскажет о ней в одном из очерков, вошедших в его книгу «По обе стороны стены» (Нью-Йорк, 1984). К тому времени, когда я начал посещать Некрасовых, Зинаида Николаевна была уже в очень преклонном возрасте, двигалась и говорила с трудом. Но сохранила некое суровое достоинство, заставляющее испытывать не только почтение, но и чуточку страха. С годами мать стала почти что беспомощной, и Виктор Платонович должен был постоянно находиться при ней. Неизменные раньше прогулки вдвоем с мамой становились всё реже и непродолжительнее, а всё больше Виктор Платонович просиживал у ее постели. Отпускала она его неохотно, да и сам он боялся оставить ее надолго. Может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, что она была несколько деспотичной в своей любви к сыну. Во всяком случае, вспоминаю, как однажды в Ялте, где мы с Виктором Платоновичем встретились (он находился в Доме творчества писателей — очень любил этот ялтинский Дом, — а я лечился в тубсанатории в Алупке), она крайне строго выговаривала ему за то, что надолго оставил ее, — хотя на самом деле он отлучился буквально на десять минут, чтобы познакомить меня с Вениамином Кавериным. Дома, принимая гостей, Виктор Платонович старался расположиться так, чтобы разговор происходил на виду у мамы, — учитывая ее ревнивый интерес. Она уже плохо слышала, но время от времени вдруг включалась в разговор и что-то настойчиво переспрашивала. И сын терпеливо, ровным голосом (иногда по нескольку раз) ей всё объяснял. На телевизоре у Виктора Платоновича появился в 1969 году окаймленный траурной рамкой портрет чешского студента Яна Палаха, совершившего самосожжение в знак протеста против интернационалистской оккупации Чехословакии братскими социалистическими странами в августе 1968 года. Зинаида Николаевна время от времени спрашивала, чей это портрет, и каждый раз получала исчерпывающий ответ, будто речь о нем заходила впервые. Меня удивляло, как у Виктора Платоновича хватало времени и энергии еще на что-то, кроме забот о маме. То есть не хватало, конечно, но как он их находил…

С Зинаидой Николаевной у меня связано одно не совсем приятное для моего самочувствия воспоминание. Дело в том, что она неохотно отпускала сына еще по одной причине: частенько он возвращался навеселе. Этого она не любила и справедливо опасалась некоторых знакомых сына, специализировавшихся на странной угодливости перед этой слабостью Виктора Платоновича. Но я оказался в числе тех, к кому она прониклась доверием. Я действительно старался, как мог, оградить Виктора Платоновича от этих неизменных «своих боевых ста грамм», как он упорно и виновато пошучивал. Но вот однажды — не помню уже, по какому случаю, — и я не удержался. В превосходнейшем настроении мы возвратились к полуночи и радостно направились к Зинаиде Николаевне. Но она посмотрела так — на меня, не на Виктора Платоновича, — что я мигом отрезвел. С тех пор она изменилась ко мне, сделалась холоднее — или, может быть, мне так показалось по свойственной мне мнительности.

Круг знакомств Виктора Платоновича был очень обширен и чрезвычайно разнообразен. На квартире у него можно было встретить и писателей, и художников, и архитекторов, и кинематографистов (преимущественно не из числа преуспевающих, а из числа не очень признаваемых, а то и вовсе не признаваемых «верхами»), и «просто диссидентов». Всё совестливое, несогласное с официальной рутиной либо тянулось к нему, ища сообщества или поддержки, либо с ним так или иначе солидаризировалось. Через Виктора Платоновича в значительной степени осуществлялась связь киевской неконформистской интеллигенции с московской, более многочисленной и активной. У него часто останавливались «эмиссары» московских диссидентских групп.

Виктор Платонович знакомил меня со многими своими московскими друзьями, и за этим, как я понял, стояла забота о том, чтобы я, потерявший к тому времени возможность печататься на Украине, получил доступ к московским журналам. Иногда эта его забота принимала просто трогательный характер. Так, прочитав в рукописи мою статью о Сервантесе, он тут же позвонил в «Вопросы литературы» своему другу Л. Лазареву, принялся обзванивать другие редакции. Будучи в дружественных отношениях с «твардовской» редакцией «Нового мира», он постарался отрекомендовать меня, и я получил возможность печататься там. Впрочем, вскорости эта возможность была потеряна — в связи с разгромом «Нового мира».

У меня хранятся две записки от Александра Исаевича Солженицына, переданные через Виктора Платоновича.