О Викторе Некрасове

Квартира Виктора Платоновича была всегда открыта для гостей, и их тут перебывало великое множество. А в конце 1960-х годов ее буквально оккупировали неугомонные молодые люди, раздражавшие Зинаиду Николаевну своей шумливостью, а некоторых его старых друзей — бравированием крайне резкими политическими суждениями. Последнее было в то время слишком опасно, чтобы относиться к этому легковесно. Возможно, случались среди этой публики и люди сомнительные, а то и провокаторы. Во всяком случае, некоторые из живших и гостивших у Виктора Платоновича оказались нечистыми на руку: исчезали редкие книги, а то и ценные вещи. Но он не замечал этого. И не только по слепой доверчивости. Но и потому, что видел других — и их ему важнее было видеть: честных, экзальтированных, бескомпромиссных… Наверное, он нуждался в этом общении с бесстрашной молодостью, а может быть, и более того — чувствовал внутреннее сродство с нею: его неувядающий дух упрямо тянулся к «безрассудному» максимализму молодости. Или в душе его происходила знакомая многим из нас внутренняя борьба между самооберегающей осмотрительностью и укоряющим, мучающим нравственным зовом — и этот последний побеждал? Кто знает. Но хорошо помню один случай. В ответ на увещевания и упреки друзей в том, что среди льнущих к нему молодых людей, которым он отдал себя на растерзание, есть и психически неуравновешенные, душевнобольные, — Виктор Платонович однажды обронил суждение, поразившее меня своей глубиной и справедливостью: «Они (то есть так называемые „душевнобольные“. — И. Д.) отличаются от нас (то есть „здравомыслящих“. — И. Д.) только тем, что они честнее». Действительно: в атмосфере брежневской «стабилизации» тот, кто всё додумывал до конца и был до конца честен, оказывался либо в тюрьме и концлагере, либо в «психушке», либо действительно терял психическое равновесие. Исключений было не так уж много. И не так уж часто естественное приспособление к объективным обстоятельствам удерживалось на грани, за которой начиналась беспринципность.

…И тем не менее «чрезмерность» знакомств Виктора Платоновича и хаотичность этого общения не только дезорганизовывали его рабочий день и создавали психологические перегрузки, но и представляли — в тех условиях — немалую опасность для его судьбы вообще. И в этом отношении благотворной для него была перемена, происшедшая в последние годы жизни в Киеве, когда в его дом вошла жена, Галина Викторовна, упорядочившая его быт и труд.

Мое знакомство и сближение с Виктором Платоновичем пришлось на те годы, когда на Украине начало зарождаться национально-культурное (а отчасти и политическое) движение, наиболее явственно выразившееся в так называемом «шестидесятничестве» — в новой волне в литературе и искусстве, интеллектуальной жизни. Виктор Платонович живо заинтересовался этим явлением. Поэтому в моих отношениях с ним, во всех наших разговорах и дискуссиях почти всегда зримо или незримо присутствовало то, что можно условно назвать украинским национальным вопросом. Сначала — в его более узком, литературном, аспекте. У меня сложилось впечатление, что он, как и большинство русских (или ориентированных на русскость) интеллигентов, живущих на Украине, раньше мало задумывался о национальном бытии украинского народа, о проблемах украинской истории и культуры и еще меньше о них знал. Национальное лицо Украины в его представлении отождествлялось с лицом Союза писателей, его руководства. А отношения с Союзом писателей Украины у Виктора Некрасова всегда были сложными.

Тут надо сказать, что в те времена руководство Союза писателей Украины, помимо присутствия в нем некоторых выдающихся, заслуженно авторитетных и в высшей степени интеллигентных людей, в целом занимало сугубо верноподданическую и порой крайне реакционную позицию по всем вопросам художественной политики и во всех идеологических конфликтах. Разумеется, это не трудно было объяснить историческими причинами — ну, хотя бы теми жестокими проработками и чистками, которые непрерывно обрушивались на украинскую интеллигенцию, постоянно терроризируемую обвинениями в национализме. Там, где политическим страхам придан еще и национальный компонент, — сервилизм всегда превосходит обычную меру. Но до истории ли было Виктору Некрасову, когда он видел, как деятели СПУ, будто одержимые неистовым желанием быть большими католиками, чем сам папа, с такой самоотдачей «вырываются вперед» в каждой из следовавших одна за другой идеологических кампаний! И он склонен был свое негативное отношение к CПУ, к официальной маске украинской литературы, в известной степени распространять и на саму эту литературу вообще, сомневаясь в ее творческих потенциях и исторической перспективе.