О войне города Парижа с норманнами

Феб уходит и ночь возвращается, тёмная и безоблачная. Негодные обильной стражей окружают башню. Пока Аврора вращает небеса, обходят и они вокруг цитадели, потрясая смертоносными метательными снарядами. Готовят «баранов», один помещают с рассвета от башни, с высот семизвездия[105] виден другой у ворот, третий занимает закатную сторону[106]. Наши готовят брусья великого веса, из оконечности которых выходит железный зуб, чтобы они могли быстрее пробивать машины датчан. Из соединённых попарно брёвен равной длины изготавливают то, что по собственной прихоти простонародья называют манганами[107], которые метают огромные камни, и ударяя ими жалкие галереи грубого племени, часто выбивают мозги из черепов этих несчастных, - ах! – множество измолачивают датчан и еще больше их щитов. Ни один пораженный щит не мог избежать разбития, и кого такой удар настигал, этот ничтожный не мог избежать смерти. Тогда предназначенные каре фаланги тщетно попытались заполнить рвы; они не смогли засыпать ни один. Они же силились разрушить башню «баранами». Но, так как они не сумели подвести их по ровному полю, то в ярости захватили три довольно высоких судна, горящие желанием отяготить их настоящим лесом из покрытых листьями ветвей и, в конце концов, принесли их в жертву огненному Вулкану. Извергая пламя, они постепенно спускаются с востока к западу. Под прикованными к ним взглядами, их тащат канатами вдоль самого берега, чтобы сжечь мост или башню[108]. Лес извергает пламя, волны и потоки иссыхают, земля стонет, зеленая трава умирает в огне. Могучий Лемний одолевает Нептуна и попирает его стопой, чернота пронзает небесное царство и распространяется по облакам. От этого земля и поле, воды и воздуха сжигаются. Город скорбит, стражи на башнях устрашаются и на стенах плачут. Увы, какие великие реки слез текут из глаз праведных. Прекрасные юноши, но и убелённые старики, все издают стоны, и матери с высохшими глазами треплют свои гривы по спинам и рвут волосы, катаясь по полю. И вот одни из них бьют кулаками в свои обнаженные груди, другие расцарапывают щёки, увлажнённые слезами.

[призывают блаженного Германа] Стихи 393-418

Тогда дрожащие граждане все вместе взывают к прославленному Герману: «Сжалься, Герман, над твоими ничтожными.» Он некогда был святейшим епископом Парижа, которому придавало блеск владение его почитаемым телом. Все стены откликаются именем Германа, и на каждой башне восклицают воины и первые мужи: «О Герман, прислушайся к твоим слугам и поспеши на помощь[109].» Бесчисленный вопль, сопровождаемый эхом, волнует берега и глубокие потоки реки и потрясает троны звёзд, где сверкает благое светило. Город отвечает именем Германа тем, кто непрестанно его призывает. Сбегаются матери, равно как юные девы, к святому могильному холму, чтобы испросить заслуживающее признательности одобрение[110]. Нечестивый народ от этого впадает в сильнейшее веселье, глумящееся над хором граждан и Господом. С осуждающим смехом они полной ладонью бьют в свои большие щиты. Их глотки раздуваются, напрягаясь в истошных воплях, горожане громко кричат со своей стороны, наполняя воздух великим шумом, не менее звучным, чем их ор; голос слышен до наивысших небес, а стенания в эфирах. Однако всемогущий Бог, всего создатель и обновитель мира, снисходит к мольбам упрашивающего его святого. Ты сам, о Герман, приходишь на помощь своему смиренному народу; ты принуждаешь изрыгающие пламя суда наскочить на высокую каменную кладку, так что ни один не может причинить вред мосту; эта насыпь подпирает мост[111].

[о благоприятном исходе сражения] Стихи 419-437

Тотчас же народ Господа спускается к пожарищу, которое заливается водой, корабли захватываются победителем. И оттого счастливое Божье войско принимается радоваться тому, от чего прежде испускало стоны и очень печалилось. Вот как наши сработали. День, а с ним и битва миновали, ночью же стража у башни была вверена самим глупцам[112]. Солнце еще не взошло на свою светлую квадригу, как перед рассветом они отнесли украдкой плетёные щиты обратно в лагерь, бросив два «барана», простонародьем называемых каркамусами[113], которые страх помешал им унести и которые наши с радостью захватили и разорили. Король Сигфрид, который из-за башни боялся вырвать себе собственные глаза[114], отозвал назад всех датчан. И так, с Божьей помощью, жестокий Марс успокоился. Последний день января положил начало трёхдневным боям, которые постарался завершить следующий месяц. Третий день этой войны пришёлся тогда на святое Сретение прославленной родительницы Христа, что нашему народу даровала радоваться триумфу[115].

[о Роберте Колчаноносце] Стихи 438-460