О войне города Парижа с норманнами

Как только древний сияющий Феб восходит проворно в благой квадриге и, изгоняя мрачную ночь, поднимается и опускает свои глаза на город, это сатанинское отродье тотчас же устремляется бешено из своего лагеря[92], с избытком нагруженное внушающими трепет метательными снарядами. Они спешат к башне, держась как лёгкие пчёлы, прибывающие в своё царство с плечами, нагруженными дикой корицей, тимьяном и цветами, набранными на деревьях или в прекрасном поле. Так и этот несчастный народ бросается к крепости, с плечами, сдавленными луками и внушающим трепет железом. Они покрывают пашню мечами, Сену круглыми щитами, и тысяча отлитых из свинца гранатов густо летят в город. С другой же стороны на мостах сплетаются с дозорными башнями[93] сильные катапульты. С одной стороны и с другой вздымающийся Марс беснуется и гордо царит. Со всех церковных сводов металлический набат заполняет пустоту воздуха жалостным гулом. Крепость сотрясается, граждане волнуются, откликается могучий голос труб, страх входит во всех, кто в башнях. При этом многие предводители и сильные мужи воспротивились [страху]. Главой надо всеми[94] был епископ Гозлин; с ним был племянник Эбль, Марсов аббат. Здесь и Роберт, Эд, Рагнар, Уттон, Эриланг[95]. Они все были графы, но самым благородным был Эд, который сколько стрел и дротиков мечет, столько датчан погибает. Проклятый народ сражается, благословенный отбивается.

[о нападении, совершённом на мост] Стихи 249-300

Ужасный враг вооружил три строя, из которых наибольший бросил против цитадели, и еще два на раскрашенном плоту против моста, предполагая, что достаточно возобладать здесь, чтобы суметь одержать верх вообще. Она выдерживает штурм, но он [выносит] много больший тоже. Она стонала, окрашенная красным из разнообразных ран, он оплакивает кончину мужей, чья сила утекла. Нет дороги, которая входила бы в город нетронутой кровью мужей. Наблюдающий с башни ничего под собой не видит, кроме раскрашенных щитов; покрытая ими земля скрывается из виду. На дальнее расстояние вверху можно различить только жестокие камни и как пролетают, подобно густому пчелиному рою, зловещие дротики[96]. Между небом и башней не было другой жатвы. Сильнейшие крики, величайший страх, и грохот поднимается ввысь. Эти воюют, те сражаются, гремит оружие. Подобные давильне норманны проявляют крайнюю жестокость. Никогда в жизни никому рождённому землёй не было дано наблюдать столько носящих мечи пехотинцев зараз и подивиться такой большой разукрашенной «черепахе». Охраняя свою жизнь, они изготовили себе собственный небесный свод; никто из них не желал высовывать свою голову наверх, но внизу они взяли с собой многочисленное оружие для отвратительного убийства. Тысяча сражалась, равным образом проявляя стойкость в бою; в то же время тысяча других, кто не смог добраться сразу до башни, стремились включиться в битву отдельными отрядами. Наблюдающие из цитадели за вражеским народом, с разверстыми ртами и голыми клешнями удваивающим усилия в битве, прямые тисовые луки превращают в изогнутые[97]. И вот метательное копье вонзается в открытый рот одного из штурмующих. Он умирает и тотчас же другой, который пытался прикрыть его круглым щитом, вкушает пищу, которую первый вытащил изо рта. Чтобы завершить благодатное число[98], подходит третий и напрягается, чтобы тайком унести обоих, и сам, пронзённый стрелой, тоже просит пощады у башни. Другие, прикрывающиеся круглыми щитами, их утаскивают, и от этого переполненные еще большей яростью, возобновляют битву. Сами щиты сотрясаются и горестно гудят, ударяемые камнями. Шлемы, вздымающиеся в эфире, извергают кровожадные голоса. Панцири продырявливаются жестокими остриями. Заботясь о своих творениях, которые он утвердил как свою плоть, Всемогущий, видя, что датчане начинают до некоторой степени брать верх, поддержал сильные души наших мужей, а тех наделил чувством трепета. Тогда погибают низкие, и вооруженные сотоварищи высоко поднимают и несут многих с терзаемыми душами к лёгким судам. Уже Титан озаботился послать заранее быстрых гонцов к Океану, чтобы подготовили ему ложе, где он мог бы скрыть свой отдых. Свирепый плебс взял башню, оплакивающую палатки, которые я уже воспел, сотканные из лесов и забитых бычков[99]. И той миновавшей ночью, в которую кто-то сражался, а кто-то спал, в ней по кругу пробили ходы, чтобы этой же ночью пускать напоённые желчью оперенные стрелы в дозорных солдат беспримерной цитадели.

[ожесточённо повсюду сражаются] Стихи 301-326