«О, возлюбленная моя!». Письма жене

Безмерно рад был видеть тебя в окне. Завтра меня обещают пустить к тебе после того, как тебя переведут в обычную палату. Я уже предвкушаю удовольствие от нашей встречи. Ирочка хотела приехать со мной сегодня, но я ее отговорил. Боюсь, что она станет расстраиваться. Ты же знаешь, как на нее действует все больничное. Она не успеет через ворота пройти, как начнет вспоминать свои скитания по больницам и расстроится еще больше. Как бы еще ее саму не уложили в больницу.

Я рад, что все обошлось, драгоценная моя. Сердце мое сжимается от ужаса при мысли о том, что я мог бы тебя потерять. Теперь я буду строго следить за тобой, так же как ты следишь за мной, чтобы я не выкурил лишней папиросы или же не забыл поесть вовремя. Уповаю на твое благоразумие. Если хочешь в будущем избежать неприятностей, то выполняй все рекомендации врачей.

Твой список мне передали. Завтра с утра все привезу, а в два часа приеду снова, чтобы с тобой повидаться. Если еще что-то вспомнишь, попроси кого-нибудь из персонала позвонить домой и передать Ирочке. Извини за такой почерк, но всю ночь не спал и теперь дрожат руки. Ничего страшного, высплюсь — и дрожь пройдет. Главное, чтобы ты, любимая моя, спала хорошо.

Телефон буквально разрывается от звонков. Ирочка от него не отходит. Все знакомые беспокоятся о тебе и интересуются твоим состоянием. Многие советуют сразу после выписки увезти тебя в санаторий. Если доктора не станут возражать, то я так и сделаю. В конце концов, в сентябре тоже можно позволить себе отдохнуть. После наверстаем. Сейчас у нас одна задача, чтобы ты встала на ноги. Борис Давыдович говорит, что у тебя очень крепкий организм. За эти дни мы с ним успели подружиться. Оказалось, что его дед из Гарволина, это совсем недалеко от Гуры. Моя бабка по матери родом оттуда. Никогда не знаешь, где встретишь наших польских евреев. Они теперь на вес золота, ведь почти никого не осталось в живых.

До завтра, драгоценная моя! Выздоравливай, выздоравливай поскорее! Я попросил Бориса Давыдовича подобрать тебе хорошую, солнечную и просторную палату. Он улыбнулся и сказал, что плохих палат у них нет. Еще бы — такая больница! Это не больница, а я не знаю что такое! Дворец! Я безмерно радуюсь тому, что ты попала в такую замечательную больницу и к таким замечательным врачам. Дай Бог им здоровья и счастья! Дай Бог всем нам здоровья и счастья! Мы, кажется, этого заслужили.

До завтра, любимая! Целую! Береги себя! Теперь я стану постоянно напоминать себе о том, чтобы ты берегла себя. Привыкай к этому и не называй меня занудой.

Твой В.

16 января 1955 года

Дорогая моя Аидочка!

Сел писать тебе письмо под впечатлением вчерашней статьи в «Советской культуре», в которой критиковали, нет, не критиковали, а ругали Барзиловича. Уверен, что у вас в санатории непременно будет «Советская культура». Если ты не читала эту статью, то прочти ее, а затем вернись к моему письму[58].

Барзиловича жаль. Если разобраться, то он ни в чем не виноват, потому что ему приходится играть по тем нотам, которые лежат перед ним. Я позвонил ему сразу же после того, как прочел статью. Домработница сказала, что он не может подойти к телефону. Я понимаю — не хочется разговаривать в таком состоянии, тем более что добрая половина позвонивших выразить сочувствие в глубине души будет злорадствовать. Я попросил домработницу передать, что это звонил Вольф Мессинг, и сказать от моего имени, что все будет хорошо. Пошумят-пошумят и успокоятся. Шурику с Колей тоже досталось[59]. Шурику я звонить не стал, потому что они сейчас на гастролях в Ростове.

Дело, дорогая моя, не столько в том, что хорошим и честным людям досталось за то, в чем они не виноваты. Дело в том, что сейчас начнется борьба с левыми концертами и всем нам придется несладко, независимо от того, к какой конторе мы прикреплены. Сама понимаешь, сколько придирок при желании можно найти. Нам придется быть вдвойне осторожными, чтобы из-за каких-нибудь жуликов на нас не пала тень. Не хватало еще, чтобы такую статью написали бы про нас с тобой, драгоценная моя. После такого позора я уже не смогу выступать.