«О, возлюбленная моя!». Письма жене

Обещал написать тебе веселое письмо и вот выполняю свое обещание. Новостей у меня никаких нет, но разве нам нужны новости для того, чтобы еще раз сказать друг другу о нашей любви? Ты — свет души моей и тепло моего сердца. Какая новость важнее этой? Очень сильно, как и всегда, скучаю по тебе. Жалею, что простуда помешала мне поехать с тобой. Сам виноват, надо было беречься, но что теперь поделать.

Я веду оживленную переписку. Если Маше не надо идти отправлять телеграммы или письма, то она удивляется — что случилось? Уже привыкла к тому, что каждый день надо что-то отправлять. С учетом того, о чем я писал в предыдущем письме, мне пришлось немного перекроить наш график, а тех, с кем договоренности сохранились, предупредить о том, что все выступления должны оформляться надлежащим образом. Лучше предупредить, драгоценная моя, чем потом расхлебывать последствия.

Относительно несчастного Барзиловича. Дела его плохи, но не очень. («Не так, чтобы танцевать и смеяться, но и не так, чтобы помирать», сказала бы моя бабушка Рейзл, да будет благословенна ее память). Его вызывали к Фурцевой[63], дали выговор, но оставили работать в прежней должности. Настроение у него, сама понимаешь, отвратительное, но он старается держаться. Сейчас ему предстоит «навести порядок», иначе говоря — избавиться от самых проштрафившихся и объявить выговора тем, кто проштрафился меньше. Он сказал мне (мы не виделись, но разговаривали по телефону), что собирается вернуться в цирк. Мол, рано или поздно все равно снимут, раз начали критиковать. Я постарался приободрить его как мог. Привел в пример Наума, которого критикуют постоянно, но с должности не снимают. В цирке, конечно, спокойнее работать, чем в Мосэстраде.

На длительные прогулки я пока выходить остерегаюсь. Морозы сильные. Выхожу во двор, делаю пару кругов вокруг дома и возвращаюсь обратно. Всякий раз думаю о том, что если бы мне пришлось пробираться в Советский Союз зимой, а не осенью, то я бы не дошел. Вчера видел во сне отца и мать. Они держались за руки, чего на самом деле я никогда не видел, потому что на нежности отец скупился даже больше, чем на деньги. Держались за руки и смотрели на меня. Я проснулся и понял, окончательно понял, что моего отца нет в живых, что он теперь там же, где и мать. Но тут же напомнил себе, что пока нет ясности, есть надежда. В Гуре был столяр Файтл, который еще в прошлом веке уехал в Америку, оставив дома жену и двоих детей. Прошло три года, а от него не было вестей. Все решили, что он умер, но его жена говорила, что пока не получит известия о смерти мужа, будет считать, что он жив. Над ней смеялись, но прошел еще год и Файтл объявился. Оказалось, что все это время он просидел в тюрьме, куда попал по ложному обвинению. Все говорили: «Стоило ли за таким счастьем ехать в Америку?», но я вспомнил этот случай как пример того, что нельзя терять надежду. Это я подбадриваю себя, драгоценная моя. Знаю, что напрасно, но все равно подбадриваю в надежде на чудо. Когда тебя нет рядом, приходится подбадривать себя самому.

Как тебе отдыхается, любимая? Знаю, что хорошо, но все равно спрашиваю, потому что постоянно волнуюсь за тебя, когда тебя нет рядом. Отдохни хорошо, за нас обоих, ты заслужила отдых, а в теплое время мы непременно выберемся куда-нибудь вместе. В январе так приятно думать о летнем отдыхе у моря… Я вдруг понял, чего мне не хватает зимой. Печи — вот чего. И не смейся надо мной, пожалуйста, любимая моя, не думай, будто твой муж сошел с ума. Отопление — вещь удобная, но только огонь согревает в холода по-настоящему. Жалею, что у нас нет хотя бы камина. Но это не означает, что ради куска масла надо покупать корову, то есть я не собираюсь покупать дачу за городом, чтобы греться у печи или камина. Вот если бы камин был в квартире — другое дело. В детстве я очень любил смотреть на огонь, его пляска завораживала меня. И когда я смотрю в твои глаза, то мне кажется, будто в них пляшут маленькие огоньки. У тебя невероятные глаза. Ты гипнотизируешь меня своим взглядом, хотя и утверждаешь, что не владеешь гипнозом. Нет, я неправильно выразился, драгоценная моя, ты не гипнотизируешь, а очаровываешь! Ты делаешь это даже на расстоянии. Твоему очарованию не страшны никакие расстояния!

Вот уже столько лет мы вместе, а я все время задаю себе вопрос — за что мне было ниспослано такое счастье? Будь я десять раз праведником, я и то бы не заслужил такого счастья! И сразу же отвечаю себе: «Тот, Кто наградил тебя, знает, зачем Он это сделал. Радуйся и благодари!» И вот я радуюсь моему счастью и благодарю Бога уже одиннадцатый год! Тебя тоже благодарю за все, что ты для меня сделала, любимая моя, за то счастье, которым ты меня одарила. О, какое же это счастье — любить и быть любимым! Никакие богатства мира не сравнятся с этим!

Целую тебя тысячу раз и еще столько же, дорогая моя женушка! Жду твоего возвращения, как ребенок ждет Пурима[64]. Скучаю, люблю, радуюсь тому, что ты у меня есть.

Твой В.