О возможности жизни в космосе

Люди летают в космос, это так здорово. Я бы и сам полетел. А с другой стороны — какой в этом толк. Космос бесконечен, лети, куда хочешь — все равно никуда не прилетишь. Это палка о двух концах. Как и все в этом мире. Хорошо, что пока люди не перевелись, они могут лететь все в новые и новые места и тратить на это все свои деньги. Опять же денег жалко. Но человек таким уж создан. С космосом такая же история, как со мной. Я помчался на свидание с девушкой и не поел. Вот где проклятье человеческого рода: будь то звезда или девушка, а ты должен идти.

А ДЕВУШКА ЛЕЖИТ здесь же на песке, раскинув руки и повернув лицо к солнцу. Мы уже купались два раза, и теперь, закрыв глаза, она загорает… Я смотрю на нее, и у меня такое чувство, какое всегда бывает, когда разглядываешь девушку на пляже.

Она чертовски красива. Слева слегка бьется сердце. Я смотрю и чувствую, что почти хочу ее. Глупости, глупости, парень, замолчи, этого еще не хватало. Пойди, окунись, тогда пройдет.

Я ПОДНЯЛСЯ.

— Ты куда? — спросила Рэзи, поглядев на меня затуманившимся от солнца взглядом.

— Пойду искупаюсь. Ты не хочешь?

— Неохота. Иди один.

Я пошел по песку. Примерно в пяти метрах от воды он становился мокрым и твердым.

Когда я шел к морю, у меня было такое чувство, словно все деревья, цветы и города остаются позади, а впереди нет ничего.

Я вошел в воду и пошел вперед. Затем поплыл. Я заплыл далеко. В воде были разные типы. Несколько толстух, не умевших плавать, стояли по грудь в воде, шлепали руками и воображали, что никто ничего не понимает. Какая-то девушка лупила своего парня по голове резиновым крокодилом. Оба визжали. Им было невероятно весело.

Я поплавал и повернул к берегу. До чего хорошо, когда сзади тебя догоняют волны. Сначала волна ударяет в затылок, затем поднимает, как будто бы ты оказался на спине огромного зверя, и идет дальше. А сзади шумит новая волна.

Впереди кричали дети, играла музыка, и все так сияло и сверкало, что у меня стало чертовски хорошее настроение. Какая-то девушка с глазами Уллы Якобсон неслась мне навстречу, и я подмигнул ей. Она прыснула, а я пошел дальше и побежал к Рэзи.

ОНА СИДЕЛА НА ПЕСКЕ И УЛЫБАЛАСЬ. Я присел рядом.

— Который час? — спросила она.

— Четыре.

— Уже?

— Вот именно.

Она поднялась, и я опять залюбовался ею. Лениво потянувшись, она сказала:

— Мне пора к тете.

— Почему?

— Она просила.

— Обязательно?

— Да.

— А вечером? — спросил я.

— Вечером?

— Придешь?

— Куда?

— Все равно, куда.

— Но зачем?

— Просто так.

— А все-таки зачем? — повторила она.

— Мне так хочется.

— Правда? — Она вдруг улыбнулась совсем по-женски.

— Да, честное слово.

— Хорошо. А куда?

— Сюда же.

— Во сколько?

Я подумал.

— Ну, скажем, в половине восьмого.

Она кивнула, натянула через голову платье и собрала свои вещи. Мы пошли в город, и она снова свернула на ту же зеленую улицу, на которой жила ее тетя.

Я пошел к Энно.

ЭННО был в школе моим лучшим другом; теперь мы уже долгое время не виделись. Он принадлежит к богеме: учится в художественном институте и в то же время пишет рассказы и стихи. Он хороший парень, хотя наши мнения порою расходятся.

В школе он ужасно менялся. Неделю он мог быть очень аккуратным и тихим. А на следующей неделе он мог прийти в носках разного цвета или выкинуть что-нибудь такое, от чего волосы у учителей вставали дыбом. Но он был честью и гордостью нашей школы, и поэтому на многие его выходки смотрели сквозь пальцы.

Считалось, что он гордый. Я могу вам сказать, что это не так. В школе ведь про всех, кто хоть что-то делает, говорят, что он задается.

Пожалуй, Энно и помог мне понять, что такое на самом деле литература и искусство. Он таскал меня на концерты и по театрам. Да, Энно я обязан многим.

ОН ОТВОРИЛ МНЕ ДВЕРЬ, и я увидел, что он носит все ту же ярко-зеленую рубашку, что и в школьные годы. Это, конечно, была замечательная рубашка. При виде ее учителя всегда хмурились.

Рассказывают, что раз он был в Ленинграде. На нем была эта рубашка и шорты. Неожиданно его окружили несколько агрессивных старух и потребовали, чтобы подобное бесстыдство исчезло с улицы. На шум собралась куча народу.

Энно не растерялся и принялся лопотать на каком-то невероятном наречии с массой гортанных звуков. Бабы уставились на него, разинув рты, а Энно с важным видом продолжал свою тарабарщину. Под конец он стал хлопать женщин по плечу и повторять: «Мир, дружба, мир, дружба». Все пожимали ему руки и даже простили короткие штаны. Его отпустили как экстравагантного иностранца.

На такую штуку способен, конечно, один только Энно.

— Привет, — сказал я. Энно сделал широкий жест.

— Чувствуй себя как дома. Мои старики на три дня укатили в командировку.

— Ты совсем один?

— Совсем один.

Он не изменился. Только очки были теперь в черной роговой оправе. Честно говоря, у него был очень важный вид.

Мы прошли в комнату. Пол был завален набросками, они висели на стенах, а два даже были приколоты к потолку. Я думаю, что такой беспорядок был сделан нарочно. Так сказать, ради эффекта. Но в то же время это были дьявольски сильные рисунки.

— Что ты делаешь? — спросил я.