О возможности жизни в космосе

А Пихлак знал. В его речах было три направления.

На открытом собрании он выступал очень смело. Он назвал фашистом одного семиклассника, нарисовавшего на доске свастику, и отказался дать ему рекомендацию для вступления в комсомол.

В небольшой компании Пихлак вел себя очень странно. Его слова звучали очень смело.

— Ребята, давайте организуем собрание, дискуссию, обсуждение! Главное, говорить, что думаешь, будем же честными! Вы и сами понимаете, ребята (при этом он многозначительно поднимал вверх палец), они все равно не поймут… но мы пока не старики…

Он так подчеркивал это «говорить, что думаешь», что у нас возникало сомнение, все ли в порядке с нашим мышлением, а то зачем нам скрывать свои мысли и зачем такие страстные призывы выражать их. Говорили о влиянии культа личности, но Сталин умер десять лет назад. А наш секретарь продолжал таинственно подмигивать: «Тсс… давайте мыслить самостоятельно… говорить, что думаем…» Нам становилось не по себе.

Когда мы оставались с глазу на глаз, он крутил другую пластинку. Я уже рассказывал, как он агитировал меня вступить в комсомол. Иногда Пихлак начинал делиться жизненным опытом.

— Я-то знаю, как надо жить. Будь умным, но не очень. Будь честным, но не очень. Будь смелым, но не очень. Не смей быть посредственностью. Ты должен гореть, но не очень. Начальство любит именно таких, а начальство всегда останется начальством. Вот так надо жить, милый Лаури. Ну, выпьем.

Печальнее всего то, что многие принимали его слова всерьез. Один молокосос, сияя от восторга, сказал мне:

— Если бы ты знал, до чего смелый парень Пихлак! Есть же у человека свое мнение. Если бы ты слышал, до чего смело он говорил, когда мы были вдвоем…

Веселенькая история.

На выпускном вечере Пихлак сказал, что теперь у нас начинается самостоятельная жизнь. Если раньше нам прокладывали дорогу учителя, то теперь… и так далее, и тому подобное.

Неправда! Мы не получили никакой свободы. Мамки и няньки не исчезли, их даже прибавилось. На место учителей пришли милиционеры, дружинники, директора, мастера, бригадиры, общественные контролеры, прохожие на улице, все, все.

Мы выскочили, как телята из загона. Раньше приходилось следить, не маячит ли где-нибудь учитель. Теперь на учителей было наплевать, и мы воображали, что обрели свободу. Как бы не так! Теперь за тобой следили все. Хлоп! Общество приняло нас.

ПИХЛАК ЛГАЛ и грязнил комсомол, но в моем представлении комсомол все-таки остался чистым. Я верил и верю, что комсомольцы могут немало сделать, и революция совсем не умерла, как думал когда-то Энно. Она может умереть, если мы перестанем заботиться о том, чтобы она жила. Сама по себе она не будет жить. Что такое революция? Она может быть ничего не значащим громким словом. Покажите мне революцию! Ее не возьмешь в руки. Посмотрите на людей. Это они — революция. Пока они живут, живет и революция. И вместе с ними она умрет. А если умрет какой-то Пихлак, то это еще не значит, что умерла революция. Ведь то, что Пихлак по должности был комсомольским секретарем и должен был бы стать одним из тех людей, благодаря которым живет революция, еще ничего не значит.

ВДАЛИ ПОКАЗАЛОСЬ МОРЕ. Показалось и снова исчезло.

— Море, — сказал я Рэзи.

Она кивнула.

Автобус въехал в город.

Встречать его пришли незнакомые мне люди. Пассажиры стали собирать вещи.

4

ВЫЙДЯ С АВТОБУСНОЙ СТАНЦИИ на улицу, мы пошли рядом. Я, кажется, вовсе не думал о том, что у нас могут быть разные дороги. Я ведь не знал, куда мне идти. К Энно я собирался зайти вечером, а про Малле, я почему-то не вспомнил.

Мы перешли главную улицу и оказались в тени деревьев.

Рэзи остановилась.

— Ты куда идешь? Ты приехал… отдыхать?

Зачем я приехал? Зачем же я все-таки приехал? Ах да, черт возьми. Я, не отрываясь, глядел на удалявшуюся голубую детскую коляску.

— Пожалуй, да.

— Пожалуй? Какой же ты рассеянный.

— Пожалуй, да. А ты куда идешь?

— К тете.

— Где она живет?

— А зачем тебе это знать?

— Да, вроде незачем. Но… я еще увижу тебя?

— Меня? Зачем? — удивилась она.

— Просто хочу тебя видеть, и все.

Она испытывающе посмотрела на меня, и я снова испугался, что зашел слишком далеко. Но она улыбнулась и сказала:

— Хорошо, я приду… к половине первого на пляж.

— Скажем, на углу возле курзала? — предложил я. — Ладно?

Она кивнула. Затем повернулась и ушла по какой-то зеленой улице.

Я смотрел ей вслед, на ее длинные загорелые ноги, синее платье, темные волосы и вдруг поймал себя на мысли, что все это — чертовски глупая история.

Я ШАТАЛСЯ ПО ГОРОДУ и разглядывал прохожих. Было много курортников в соломенных шляпах, с пучками ревеня в руках.