О всех созданиях - больших и малых

Таким образом, мои визиты к миссис Эйнсворт были частыми, но не обременительными, и мне представлялось много возможностей наблюдать за странной кошечкой. Однажды я увидел, как она изящно лакала из блюдечка, стоявшего у кухонной двери. Пока я разглядывал ее, она повернулась и легкими шагами почти проплыла по коридору в гостиную.

Три бассета вповалку похрапывали на каминном коврике, но, видимо, они уже давно привыкли к Дебби: два со скучающим видом обнюхали ее, а третий просто сонно покосился в ее сторону и снова уткнул нос в густой ворс.

Дебби села между ними в своей обычной позе и сосредоточенно уставилась на полыхающие угли. На этот раз я попытался подружиться с ней и, осторожно подойдя, протянул руку, но она уклонилась. Однако я продолжал терпеливо и ласково разговаривать с ней, и в конце концов она позволила мне тихонько почесать ее пальцем под подбородком. В какой-то момент она даже наклонила голову и потерлась о мою руку, но тут же ушла. Выскользнув за дверь, она молнией метнулась вдоль шоссе, юркнула в пролом в изгороди, раза два мелькнула среди гнущейся под дождем травы и исчезла из виду.

— Интересно, куда она ходит? — пробормотал я.

— Вот этого-то нам так и не удалось узнать, — сказала миссис Эйнсворт, незаметно подойдя ко мне.

Миновало, должно быть, три месяца, и меня даже стала несколько тревожить столь долгая бессимптомность бассетов, когда миссис Эйнсворт вдруг мне позвонила.

Было рождественское утро, и она говорила со мной извиняющимся тоном:

— Мистер Хэрриот, пожалуйста, простите, что я беспокою вас в такой день. Ведь в праздники всем хочется отдохнуть.

Но даже вежливость не могла скрыть тревоги, которая чувствовалась в ее голосе.

— Ну что вы, — сказал я. — Которая на сей раз?

— Нет-нет, это не собаки… а Дебби.

— Дебби? Она сейчас у вас?

— Да, но с ней что-то очень неладно. Пожалуйста, приезжайте сразу же.

Пересекая рыночную площадь, я подумал, что рождественский Дарроуби словно сошел со страниц Диккенса. Снег толстым ковром укрыл булыжник опустевшей площади, фестонами свешивается с крыш поднимающихся друг над другом домов, лавки закрыты, а в окнах цветные огоньки елок манят теплом и уютом.

Дом миссис Эйнсворт был щедро украшен серебряной мишурой и остролистом; на серванте выстроились ряды бутылок, а из кухни веяло ароматом индейки, начиненной шалфеем и луком. Но в глазах хозяйки, пока мы шли по коридору, я заметил жалость и грусть.

В гостиной я действительно увидел Дебби, но на этот раз все было иначе. Она не сидела перед камином, а неподвижно лежала на боку, и к ней прижимался крохотный, совершенно черный котенок.

Я с недоумением посмотрел на нее:

— Что случилось?

— Просто трудно поверить, — ответила миссис Эйнсворт. — Она не появлялась у нас уже несколько недель, а часа два назад вдруг вошла на кухню с котенком в зубах. Она еле держалась на ногах, но донесла его до гостиной и положила на коврик. Сначала мне это даже показалось забавным. Но она села перед камином и против обыкновения просидела так целый час, а потом легла и больше не шевелилась.

Я опустился на колени и провел ладонью по шее и ребрам кошки. Она стала еще более тощей, в шерсти запеклась грязь. Она даже не попыталась отдернуть голову, когда я осторожно открыл ей рот. Язык и слизистая были ненормально бледными, губы — холодными как лед, а когда я оттянул веко и увидел совершенно белую конъюнктиву, у меня в ушах словно раздался похоронный звон.

Я ощупал ее живот, заранее зная результат, и поэтому, когда мои пальцы сомкнулись вокруг дольчатого затвердения глубоко внутри брюшной полости, я ощутил не удивление, а лишь грустное сострадание. Обширная лимфосаркома. Смертельная и неизлечимая. Я приложил стетоскоп к сердцу и некоторое время слушал слабеющие частые удары. Потом выпрямился и сел на коврик, рассеянно глядя в камин и ощущая на своем лице тепло огня.

Голос миссис Эйнсворт донесся словно откуда-то издалека:

— Мистер Хэрриот, у нее что-нибудь серьезное?

Ответил я не сразу.

— Боюсь, что да. У нее злокачественная опухоль. — Я встал. — К сожалению, я ничем не могу ей помочь.

Она ахнула, прижала руку к губам и с ужасом посмотрела на меня.

Потом сказала дрогнувшим голосом:

— Ну так усыпите ее. Нельзя же допустить, чтобы она мучилась.

— Миссис Эйнсворт, — ответил я, — в этом нет необходимости. Она умирает. И уже ничего не чувствует.

Миссис Эйнсворт быстро отвернулась и некоторое время пыталась справиться с собой. Это ей не удалось, и она опустилась на колени рядом с Дебби.

— Бедняжка! — плача, повторяла она и гладила кошку по голове, а слезы струились по ее щекам и падали на свалявшуюся шерсть. — Что она, должно быть, перенесла! Наверное, я могла бы ей помочь — и не помогла.

Несколько секунд я молчал, сочувствуя ее печали, столь не вязавшейся с праздничной обстановкой в доме.

— Никто не мог бы сделать для нее больше, чем вы. Никто не мог быть добрее.

— Но я могла бы оставить ее здесь, где ей было бы хорошо. Когда я подумаю, каково ей было там, на холоде, безнадежно больной… И котята… Сколько у нее могло быть котят?

Я пожал плечами.