О всех созданиях – мудрых и удивительных

Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы – самые мирные звуки в мире.

И вот тут, хотя от фермы нас отделяло два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи – как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.

Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.

– Доброе утро, мистер Хэмпсон, – сказал я.

– Ваша правда, мистер Хэрриот, – загремел он. – Утро расчудесное.

Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.

– Вы хотели показать мне свинью? – сказал я, держась на почтительном расстоянии.

– Ага. Хороший такой боровок. Что-то с ним приключилось. Два дня ничего не ест.

Мы вошли в хлев, и я сразу же определил, кого мне предстоит лечить. Все дородные бело-розовые обитатели хлева заметались при виде чужого человека, – все, кроме одного, который, понурившись, стоял в углу.

Свиньи обычно сопротивляются попыткам смерить им температуру, но этот боровок даже не пошевелился, когда я вставил термометр в прямую кишку. Температура оказалась лишь немного выше нормальной, но вид у животного был обреченный. Он застыл в неподвижности, чуть выгнув спину, избегая любых движений, а глаза у него были мутные и испуганные.

Я поглядел на красную физиономию Лена Хэмпсона, который всем весом навалился на загородку.

– Это началось сразу или постепенно? – спросил я.

– За одну минуту! – В тесном помещении рев был совершенно оглушительным. – Вечером в понедельник был здоровехонек, а утром во вторник – на тебе!

Я ощупал живот боровка. Мышцы были напряжены и тверды как камни, так что обнаружить что-либо определенное с помощью пальпации не удалось, но брюшная стенка была болезненна повсюду.

– Мне уже приходилось видеть их в таком состоянии, – сказал я. – У него разрыв кишечника. Это случается, когда свиньи дерутся или толкают друг друга, особенно сразу после кормежки.

– И что теперь будет?

– Дело в том, что содержимое кишечника попало в брюшину и вызвало перитонит. Я вскрывал таких свиней – в брюшной полости сплошные спайки, словно все органы срослись. Боюсь, шансов на выздоровление почти нет.

Лен снял кепку, почесал лысый затылок и водрузил потрепанный головной убор на место.

– Уж очень хороший боровок! Так что, дело безнадежное, что ли? – Несмотря на огорчение, он не понизил голоса ни на полтона.

– Боюсь, что так. Они обычно едят очень мало и стремительно худеют. Разумней будет теперь же его забить.

– Не нравится мне это! Не люблю так прямо сдаваться. Может, найдется какое средство? Пока есть жизнь, есть и надежда, верно?

Я улыбнулся.

– Ну, какая-то надежда всегда есть, мистер Хэмпсон.

– А раз так, давайте попробуем. Попытка не пытка, а?

– Ну хорошо. – Я пожал плечами. – Боли он особой не испытывает, просто чувствует себя неважно. Значит, можно попытаться. Я оставлю вам порошки.

Пробираясь наружу из хлева, я невольно залюбовался остальными свиньями.

– Просто загляденье! – сказал я. – Таких отличных свиней мне, честное слово, видеть еще не приходилось. Видно, что вы хорошо их кормите.

Это была ошибка. Удовольствие добавило к его голосу много лишних децибелов.

– Ага! – взревел он. – Корми их как следует, и уж они тебя отблагодарят!

Когда я добрался до машины и открыл багажник, у меня все еще звенело в голове. Я вручил Лену пакет моих верных сульфаниламидных порошков. Они не раз выручали меня, но тут я от них особых чудес не ждал.

По иронии судьбы мне пришлось отправиться от чемпиона по крику среди наших клиентов к чемпиону шептунов. Элайджа Уэнтворт общался с себе подобными только на пониженных тонах.

Когда я подъехал, мистер Уэнтворт мыл из шланга коровник. Он обернулся и поглядел на меня с обычным своим глубоко серьезным выражением. Этот высокий худой человек отличался чрезвычайной правильностью речи, чинностью манер и внешне совершенно не походил на небогатого фермера, работающего в поте лица своего с утра до ночи. Такому впечатлению способствовала и его одежда, которая больше подходила для канцелярской работы, чем для его тяжелого труда.

На голове у него была аккуратно надета почти новая фетровая шляпа, которую я волей-неволей изучил во всех деталях, потому что он подошел ко мне почти вплотную, быстро оглянулся по сторонам и зашептал:

– Мистер Хэрриот, боюсь, это что-то очень серьезное. – Он всегда говорил так, словно сообщал нечто чрезвычайно важное и секретное.

– Очень жаль. А в чем дело?

– Отличный бычок, мистер Хэрриот, и тает прямо на глазах. – Он придвинулся ко мне еще ближе и шепнул прямо в ухо: – Подозреваю туберкулез! – Потом попятился, страдальчески хмурясь.

– Действительно нехорошо, – сказал я. – А где он?