Врачам, просмотревшим все видеозаписи, предшествующие этому печальному событию, оставалось только развести руками. Доктор Мельников не сдавался. Он упрямо твердил, что катализатором болезни Павлова могло послужить зловредное внушение, которое он получил от бывшего гражданина СССР Георгия Орлова, по слухам, адепта какого-то тайного религиозно-мистического ордена. Главврач отделения доктор медицинских наук N замялся, и вынужден был признаться, что бывший корреспондент газеты «Известия» и «невозвращенец» Георгий Иванович Орлов, известный в определенных кругах по кличке Дон Аурелио, в настоящее время содержится в следственном изоляторе Лефортово, как особо опасный преступник, разыскиваемый Интерполом.
— В этой связи, — заметил доктор N, — пациента Павлова, возможно, придется считать потерпевшим со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Определившись в причине болезни, врачи пришли к единодушному мнению о том, что «подобное следует лечить подобным», то есть тем же гипнозом, и для этого пригласить в институт доцента кафедры психиатрии и нервных болезней 1-го государственного медицинского института тов. Цибикова Юрия Николаевича. В тот же день палата № 113 опустела. Вагиз Куралбеков и Евгений Сапрыкин написали и подали на имя главврача отделения официальные заявления, в которых они признавались в том, что из-за страха наказания за совершенные ими преступления симулировали расстройство рассудка. Врачи в этом также не сомневались, и со спокойной совестью отправили их туда, откуда они прибыли, то есть на нары, в Бутырскую тюрьму. Оттуда их разными этапами направили: одного в Душанбе, второго — в Ленинград. Поскольку Ленинград от столицы ближе, чем Душанбе, подследственный Сапрыкин, которому грозило 13 лет колонии строго режима, отправился на свою Голгофу первым. Прощаясь со своим другом по несчастью, он глубокомысленно заметил:
— Основной недостаток всех существующих гносеологических концепций заключается в том, что в них оказываются противопоставленными мыслящий субъект и немыслящая среда; или немыслящая материя и сверхмыслящий абсолют. И то, и другое противостоят человеку, как единственной достоверной разумной жизненной субстанции. Дон Аурелио открыл мне глаза. Я узрел в себе множество самостийных «я» и собрал вместе для будущей жизни на какой-нибудь очередной космической помойке. Вагиз Куралбеков, которому грозили те же 13 лет, а то и «вышка», ответил на его эскападу стихами Бальмонта:
— Деда, тятенька, очнись! — вывел Деметриса из состояния сонного оцепенения голос правнука Авесалома. Было так необычно ощущать, что тебе уже 130 лет, хотя и не двести, как утверждают некоторые завистники, и будит тебя не сын и не внук, а правнук, которому недавно исполнилось 12 лет. Просыпаться и впрямь не хотелось. Провалившись во сне в уже набившую оскомину речную долину с крутыми склонами, окутанную промозглым туманом, он по привычке занял очередь в хвосте колонны уныло бредущих вдоль берега Леты на Страшный суд человеческих душ.
Мрачный паромщик Харон уже переправил их всех по ту сторону жизни и смерти, и им предстояло вскоре предстать перед Создателем неба и земли во всем убожестве своих рубцов и гноящихся ран, которые выжгла на их бестелесном образе вечного бытия безжалостная Совесть. Он заставил себя проснуться, и по приятной подтянутости старческих мышц сразу определил, что препарат «Тысяча и одна ночь» произвел нужный тонизирующий эффект, и он сегодня может спокойно, без одышки, пройти 3–4 километра пути, а может и больше.
— Сколько времени, сынок? — Спросил он у правнука.