О завтрашнем дне не беспокойтесь

— Так в чем же дело! Пошли! Я попрошу Цви-Цви — самую смирную из знакомых мне дельфиних, чтобы она тебя покатала. Она даже накормит тебя своим молоком, которое вкуснее, чем коровьи сливки, — предложила она, а затем быстро подошла к окну, из которого открывался вид на море, и распахнула его. В помещение ворвался свежий воздух, насыщенный запахом моря, и Авесалом явственно услышал вместе с шумом прибоя щелчки и пересвисты подплывающей к бухте стаи дельфинов.

II

— Дмитрий Васильевич! Проснитесь, беда! — вывел Павлова из глубокого сна чей-то встревоженный голос. Павлов открыл глаза и его, как током ударило. Он обнаружил себя лежащим на койке в больничной палате. Над ним склонился незнакомый молодой человек славянской внешности, в такой же, как и у него, мятой и застиранной пижаме.

— Ты кто? — испуганно спросил Павлов.

— Я — Женя Сапрыкин. Ваш сосед по «палате № 6». Битый час вас тормошу и не могу разбудить. Дона Аурелио санитары, ничего не объясняя, куда-то забрали вместе с вещами. Он только успел мне сказать, как вернуть вашу точку сборки на прежнее место, — волнуясь, сообщил молодой человек.

— Где я? — жалобно спросил Павлов, пропустив упоминание о каком-то «Аврелии» и «точке сброса». Последнее, что он успел запомнить, это — прощание с Березкой, полет сквозь черную бездну, падение на рельсы, огни и шум приближающегося поезда, скрежет тормозов, удар, отбросивший его на несколько метров в сторону насыпи, и провал в памяти…

— Однако, как вас торкнуло! — услышал он чей-то голос и, обернувшись, увидел еще одного незнакомого молодого человека, но уже азиатской внешности, — то ли таджик, то ли узбек. Незнакомец сидел на кровати и подбрасывал и ловил, как мячик, бумажный конус. На нем был синий хлопчатобумажный халат с белыми звездами, а на голове тюбетейка.

— Какое сегодня число, месяц и год? — взмолился Павлов.

— Двадцать второе июня тысяча девятьсот девяностого года— сообщил незнакомец, назвавшийся Сапрыкиным.

— Солнцеворот! Вот оно что! И все же, где я? В Москве, Новосибирске, на том свете? — воскликнул Павлов, радуясь тому, что он жив и даже не покалечен, и находится в больнице, а не в таежной глуши в дебрях исторических времен.

— Я, кажется, все понял! Вы, пожалуйста, не волнуйтесь— торопливо заговорил молодой человек, представившийся Сапрыкиным, и, понизив голос до шепота, сообщил:

— Вы в Москве в Институте судебно-медицинской экспертизы имени Сербского.

— Боже ты мой! Неужели я что-то натворил? — с ужасом подумал Павлов и на всякий случай спросил. — Давно?

— Всего лишь пятый день. Вас освидетельствуют на наличие шизофрении, и я советую вам не рассказывать никому, и особенно врачам, о том, где вы были и что вы делали до того, как я вас разбудил— участливо, посоветовал Сапрыкин.

— Я заблудился во времени… — начал было рассказывать он о себе, но осекся, заметив, что, разбудивший его молодой человек делает ему знак, приложив указательный палец к губам.

— Я не сумасшедший! — в отчаянии хотел закричать Павлов, и, вдруг, почувствовал, что горло его перехватил спазм.

— Я не сумасшедший— тихо сказал он, перейдя на шепот.

— Мы вас поздравляем, но вынуждены огорчить: мы — сумасшедшие. Я — Заратустра, а мой товарищ по несчастью — Фридрих Карлович Ницше— на полном серьезе сообщил молодой человек азиатской внешности.

— Где Ницше? — удивился Павлов.

— Я — Ницше— сказал Сапрыкин и поспешил уточнить. — Прозвище у меня такое. Молодой человек, назвавшийся Заратустрой, отложил в сторону бумажный конус, встал со своей койки, подошел к Павлову и протянул руку, желая скрепить знакомство крепки мужским рукопожатием. Павлов с опаской пожал протянутую руку, и, не отдавая себе отчета, представился:

— Тезей-хан. Старший сын императора джурджени Агесилай-хана IV, царь независимого городского поселения Эльдорадо. Тут до него дошло, что, возможно, он не прав, в смысле идентичности, и спросил у своих новых знакомых, где он мог бы посмотреться в зеркало. Сапрыкин (он же — Ницше) показал ему на дверь в туалет. В зеркале, которое висело над раковиной, к неописуемой радости Павлова отразилось его собственное лицо, правда, немного помятое и заросшее щетиной. На вид ему можно было дать лет 30–35, а может быть и меньше. Из этого следовало, что его существование в облике Тимура Храброго из племени орландов и Тезей-хана из семьи императора джурджени осталось в прошлом. Или это было иллюзией, в которой он, страшно поверить, пребывал двенадцать лет под воздействием гипноза?