О женщинах и соли

— Как ты могла? — шепчет мать Джанетт, перегибаясь через кухонный стол. Солнце бьет в окно и высвечивает ее лицо, высвечивает крупицы пудры у линии волос. Ана в соседней комнате смотрит Disney Channel. Старушка Майли Сайрус вьет веревки из группы школьников. Закадровый смех. — Как ты могла взять и оставить у себя на ночь чужого ребенка? Женщины, с которой ты даже незнакома!

Ана пробыла у Джанетт все утро, смотрела телевизор, таскалась за ней хвостиком, рисовала в блокноте, лежа на животе в гостевой комнате, в которой спала. Мать Джанетт приехала час назад. Она всегда приезжает по субботам. С тех пор, как Джанетт ушла от Марио, завязала, прошла реабилитацию. Ни разу не пропустила.

Мать Джанетт проводит пальцем по стоящим перед ней контейнерам. В одном — рис с фасолью, в другом — «аррос кон лече»[25], любимый десерт Джанетт. Ее мать никогда не приходит без еды, которую готовит накануне вечером, а потом утверждает, что сделала слишком много и не хочет держать в холодильнике столько недоеденных продуктов.

— Я видела, как ее мать посреди ночи вывели из дома сотрудники иммиграционной службы, — шепчет Джанетт. — Я не знаю, что мне делать. Просто позвонить в полицию? И что, ее вернут матери? Или отдадут в детдом?

— Это не твоя проблема.

— Как ты можешь так говорить? — спрашивает она. — Ты сама иммигрантка.

Ее мать проводит языком по зубам и смотрит.

— Ну, что? — говорит Джанетт. — Ты никогда не задумывалась о том, что только кубинцы получают такие поблажки, когда буквально стоит ступить на американскую почву, и ты сразу получаешь правовой статус? Это же так…

— «Добрался до берега — остался в Америке»? Не сегодня завтра этому придет конец.

— Мам, дело даже не в этом. Тебе не кажется, что нужно думать и о других людях, или это тоже не твоя проблема?

Мать сверлит ее взглядом.

— А сейчас я, по-твоему, чем занимаюсь? — спрашивает она. — Думаю о тебе.

В детстве Джанетт часто расспрашивала ее о Кубе. У отца был целый арсенал рассказов об извилистых улочках в колониальном стиле, о самых красивых в мире пляжах, о волшебном времени, проведенном на Малеконе[26], глядя на разбивающиеся волны. Он рассказывал о своих родителях, братьях и сестрах, обо всем своем прошлом. Все это складывалось в такую привлекательную мифологию, что Джанетт не могла взять в толк, почему ее мать никогда не отвечала и чуть не выходила из себя, когда ее спрашивали о прошлом. Джанетт ни разу в жизни даже не разговаривала со своей бабушкой по материнской линии, которая осталась на Кубе. И, еще будучи ребенком, она понимала, что та, вторая точка зрения, к которой у нее не было доступа, сформировала ее жизнь. Она даже не знала таких слов, чтобы сказать: «Я хочу понять, кто я, поэтому мне нужно понять, кем ты была».

Мать смахивает в ладонь крошки со стола.

— Между прочим, стол нужно протирать после каждого использования, — говорит она.

— Я так и делаю. Ты когда-нибудь дашь мне поговорить с бабушкой? В последнее время я часто думаю…

Ее мать всплескивает руками и качает головой. Поза, к которой Джанетт давно привыкла.

— Позвони в полицию. Они там для того и сидят. Чтобы разбираться с такими вопросами. Чтобы помогать.

— Я… я просто жду, что кто-нибудь придет за Аной.

— В полиции решат, что ты ее похитила. Откуда тебе знать, что никто не заявил о ее пропаже.

— Кто-то должен прийти за ней. Не бросит же ее мать просто так. Она позвонит няне. Няня скажет, что высадила ее у дома. И кто-нибудь придет. Я все время выглядываю в окно. Я оставила записку на ее двери. Я узнаю, когда за ней придут.

— Джанетт. Это не игрушки. Ты на УДО. Неужели ты хочешь снова все испортить?

Ее мать. Жемчужные бусы, слаксы, крем от морщин, пачка пустых благодарственных открыток. Держит себя уверенно и знает себе цену. Неизменная, как кардиган на плечах, выдержка. Смотришь на нее и сразу понимаешь: эта женщина знает ответы. Часто Джанетт недоумевала, как она родилась у такой женщины. Часто испытывала к ней благодарность, одновременно стыдясь ее. Джанетт: всегда на грани нервного срыва. Смотришь на Джанетт и думаешь: эта женщина видела жизнь.