О женщинах и соли

Если бы она могла вернуться в прошлое, возможно, она помогла бы той девочке, Ане, хотя и понятия не имела, как. Но полиция. Она думала про полицию. Кармен гадала, где могла быть сейчас эта девочка. Хорошо бы здесь. Хорошо бы дома. Некоторые из тех же кубинцев говорили, что эти новые кубинцы, которые попадают в страну сейчас, они приезжают и сразу возвращаются обратно, на Кубу, они хотят, чтобы правительство всем их обеспечило, они не такие, как мы. Они говорили, что и иммигранты из других стран не такие, как они. Как мы. Как будто хоть кто-то мог оказаться таким, как она. Она думала, что была справедливее них, она даже не возражала против новых кубинцев, а Джанетт просто не знала, о чем говорит.

— Мама говорит, что вы не хотите ехать на Кубу. И что вы даже не разговариваете со своей мамой из-за политики, — сказала Не-Ана. — Она считает, что так нельзя, и еще она говорит, что семья — это самое главное, и слава богу, мы знаем, что семья — это самое главное и что нам всем нужно держаться вместе, и еще…

Кармен уставилась на нее, потрясенная до глубины души. Неужели Джанетт точно так же выбалтывала все ее секреты, когда была маленькой? Кармен не могла себе такого представить. А если она делала это сейчас?

— Скажи своей маме…

— Лила! — Джанетт внесла на кухню стопку тарелок, держа их на предплечье одной руки, как заправская официантка. — Какая же ты стала большая!

— А ты нет, — пожала плечами Лила. Она присела в подобии реверанса и убежала с кухни, а огромный бант на ее красном бархатном платье подпрыгивал вверх и вниз.

— Она мне не нравится, — сказала Кармен, забирая тарелки у Джанетт.

— Мама, она еще ребенок.

— Некоторые дети слишком много болтают. Ты никогда так много не болтала.

— Как скажешь, мам, — ответила ей Джанетт. — Короче, я хотела сказать, что нам с Марио пора уходить. — Она открыла дверцу посудомоечной машины.

— Как? Мы еще даже не дошли до десерта. Вивиан испекла тыквенный пирог, Мерседес принесла флан.

— У меня такое чувство, что все меня осуждают, и ты в первую очередь.

Джанетт провела рукой по мраморной столешнице. Кармен пыталась разгадать шифр в ее глазах. Они красные? Она просто устала? Разве не у всех глаза могут быть немного красными? Она думала, была ли ее дочь такой женщиной, которая может оставить за собой кровавую дорожку и даже не заметить.

— Милая, никто даже не знает о твоей… проблеме.

Джанетт откинулась назад. Дверца посудомоечной машины осталась болтаться распахнутой.

— В том-то и дело, — сказала она. — Такое чувство, что тебя волнует только то, как тебя видят люди. Как они видят меня. Такое чувство, что я постоянно что-то из себя изображаю, постоянно боюсь сказать что-то не то.

Кармен подумала, странно ли для Марио находиться за обеденным столом без Джанетт, разговаривает ли он с другими гостями или считает секунды до ее возвращения, как считала бы Кармен на его месте. Кармен подумала, расскажет ли Марио Джанетт об их встрече.

— Ты до сих пор никому не рассказываешь правды о папе, — сказала Джанетт. — Все терапевты, с которыми я общалась, говорят, что это нездорово.

Дрожащими руками Кармен поочередно споласкивала тарелки и помещала их в прорези посудомоечной машины. Снова и снова они возвращались к этой теме, и каждый раз это звучало как упрек, как будто Джанетт винила ее в том, что произошло, хотя она никогда не говорила этого вслух. Кармен положила промытую ложку в приемник и почувствовала, как к горлу поднялась волна желчи. Находиться рядом с Джанетт было слишком болезненно. Не по этой ли причине она на самом деле оборвала с ней контакт? Может, она просто забыла?

Разумеется, Кармен не знала о домогательствах. Боже, да она не разводилась с Хулио только из страха, что его любви и привязанности к Джанетт не хватит, чтобы выдержать тяжесть раздельного проживания. Потому что она, Кармен, лучше других знала, что такое потерять отца. И она никогда не поймет, почему Джанетт дождалась смерти Хулио, чтобы все ей рассказать. Почему она позволила Кармен оплакивать этого человека, жить с ним все эти годы, делить с ним постель. С этим мужчиной, который теперь разъедал ее изнутри, как тля. Она бы убила его, если бы знала. Она бы позвонила в полицию. Спасла бы она этим Джанетт? Даже она понимала, что это самообман.

Джанетт рассказала ей обо всем в день похорон мужа. Она заявилась в таком состоянии, что у нее заплетался язык, и она слонялась из одного угла комнаты в другой, как будто в каждом находились противоположно заряженные магнитные поля, и она нигде не могла найти себе места, и проваливалась в сон каждый раз, когда опускалась на стул. Остальные скорбящие смотрели на нее, искоса переглядываясь между собой. И Кармен гневно думала: «Как ты могла? Как ты могла так поступить со своим отцом?» Она прогнала Джанетт и продолжила встречать гостей как ни в чем не бывало. Она всем говорила, что Джанетт плохо себя чувствует.