О женщинах и соли

Ана опустила глаза в стол. Она не знала Джанетт, совсем не знала, но в течение долгих месяцев она лелеяла эту глупую фантазию о далекой подруге в мире своего детства. Она подыскала слова.

— Мне так…

— Передозировка, — сказала Кармен и выключила воду. Она вцепилась в край столешницы и опустила голову.

Ана попыталась вызвать в памяти образ Джанетт, попыталась сложить историю о ее жизни во все те годы, что они не виделись. Она поняла, что наркотики никогда не оказались бы в ее истории.

— Мне… — Ей так сильно хотелось заснуть, вычеркнуть из жизни последние несколько месяцев, снова быть со своей мамой. — Мне очень жаль, — сказала она, раздражаясь на свой деревянный язык.

— Я должна еще кое-что добавить, — сказала Кармен. Теперь по ее щекам текла тушь, щеки пошли пятнами. — Это я, — сказала Кармен, — надоумила ее сообщить о тебе в полицию. Похоже, это моя вина, что тебя депортировали.

Ана подняла голову. Через проход из кухни было видно пустую гостиную. Один диван и раздвижная стеклянная дверь. Кошка, скребущаяся в дверь.

— Как в полицию? Это она сказала забрать меня?

— Это было так давно, — сказала Кармен. — Что я понимала тогда в том, что правильно, а что нет? Что я понимала тогда в том, на что способен этот мир?

Ана не знала, говорила ли она о смерти своей дочери или об истории Аны. Кондиционер продолжал жужжать. Как быстро распутывается клубок, а картинка расплывается перед глазами.

— Вы теперь здесь живете? — спросила Ана, потому что не знала, что еще сказать.

Так долго она жила с другим пониманием своего жизненного пути. Она поражалась тому, как воспоминания становились статичной историей, тому, как легко ими манипулировать в угоду собственным желаниям. Она хотела верить, что Джанетт была мягкой посадкой перед потрясением заключения, депортации и всех последующих лет. Она хотела верить, что Джанетт добрая. Что она понимала в других людях? В их поступках?

— Можно и так сказать, — ответила Кармен, промокнув уголок глаза салфеткой. — Она сняла этот дом, потому что больше не могла жить со мной. А теперь я не могу его покинуть. Я купила его. Я не могу возвращаться домой, в этот большой пустой особняк. У меня никого не осталось.

— И у меня ник… — начала говорить Ана, но остановила себя.

Предполагалось, что уговор будет временным. В конце концов, Ане было всего тринадцать. Кармен считала безответственным оставлять ее одну в доме на неопределенный срок. Сама Кармен жила там лишь часть времени. Но теперь она увезла все свои вещи обратно в Корал-Гейблз и не обмолвилась и словом о возвращении. Месяцы перетекали в другие месяцы. Кармен помогла Ане записаться в местную школу, куда ходила и Джанетт. Но Ана не искала спасителя и не хотела становиться спасителем для кого-то еще; за время, проведенное в Мексике, она усвоила, как запросто человек, имеющий над тобой определенное влияние, может придумать себе такую историю. Она завысила свой возраст и устроилась в ресторан посудомойкой. Школа, работа, пять часов сна каждую ночь. И так день за днем. Она предлагала Кармен платить за аренду, но Кармен не брала денег.

На самом деле Ана видела ее не так уж часто, но время от времени Кармен ее навещала. Ана не понимала, как относиться к ней, к этой женщине, которая никогда не знала ее жизни. И даже подвергала опасности. Она списывала ее отсутствие на воспоминания: возможно, Ана олицетворяла то, что Кармен хотела забыть?

Но на пятнадцатилетие Аны Кармен подарила ей старинную книгу. Первое издание «Отверженных» на испанском языке. Кармен рассказала, что после смерти ее матери племянница Кармен с Кубы через курьера передала эту книгу для Джанетт. Это было за несколько месяцев до смерти ее дочери. Кармен не хотела отдавать ей книгу, потому что боялась, что после рецидива Джанетт может продать ее. Кармен рассказала, что ее племянница с Кубы помнила то, как Джанетт приглянулась эта книга во время ее последнего визита на остров, помнила то, как она листала ее ветхие страницы.

На полях одной из страниц Кармен показала ей заметку, сделанную Джанетт чуть пониже другой записи выцветшими чернилами. Обе они, казалось, повторяли одни и те же слова: «Мы — сила». А дальше Джанетт добавляла уже от себя: «Мы — больше, чем кажемся себе».

И хотя Ана понятия не имела, почему Джанетт написала эти слова, она решила верить в то, что эта фраза, эти каракули были криком сквозь время. Женщины? Те самые женщины? Мы больше, чем кажемся себе. Мы всегда были больше. Она не имела ни малейшего представления, что еще затребует от нее жизнь, на что вынудит пойти, но прямо сейчас у нее был торт со свечами и этот подарок. Она подумала, что, наверное, тоже когда-нибудь передаст эту книгу, только пока понятия не имела, кому. Возможно, кому-то, кто напомнит ей ее саму. Кому-то, кого тоже будут привлекать истории. Она сказала спасибо и отложила книгу в сторону.

Благодарность