Она чувствовала себя виноватой перед ней и очень тревожилась, будучи ребенком пытаясь осмыслить случившееся, и думала, что полиция забрала ее, не сказав этой женщине ни слова, и что она, вероятно, всю оставшуюся жизнь будет задаваться вопросом, что же случилось с Аной. Полиция была вполне на это способна. Враги. Наверное,
Ана сомневалась, что увидит ее снова, но все равно решила съездить в свой старый район. Тем более, это в Майами, где местность была ей хоть чуточку знакома. Откуда были родом все ее детские флэшбеки. Где в школах привыкли к девочкам без родителей и номеров социального страхования.
Ана слышала, как некоторые дети плакали, когда агенты грузили их в фургон. Слышала, как одна женщина сказала: «Это моя дочь». Один мужчина сказал: «Нет, больше никого нет». Она слышала приглушенные голоса из раций агентов и звук захлопывающихся дверей. К тому времени, как взревел мотор фургона и огни исчезли, ей ничего так не хотелось, как просто съежиться на земле и уснуть. Но останавливаться было рано. Как скоро появятся другие фургоны? Другие люди, рыщущие по дорожкам?
Сейчас вокруг не было ни других фургонов, ни других людей, только дома, магазины. Забытая удочка, забытый пенопластовый кулер. Почти порочные приметы ленивых вечеров, может быть, всплеска в реке, поворота запястья. Она подумала, много ли семей смотрели на реку и думали о девочках вроде нее, говоря себе:
Тропинка змеилась через темные заросли кустарника, как река, разрезающая почву. Она припомнила инструкции польеро: направо… нет, налево шоссе. Впереди фонари отбрасывали на землю тени, похожие на тюремные решетки, манили Ану обещаниями ложной безопасности:
Адреналин схлынул, оставив после себя только переутомление, и она даже не смогла додумать мысль до конца. Впереди она услышала шум одинокой машины.
Три дня и бог знает сколько пересадок спустя поезд доставил ее в Хайалию. Из всех железнодорожных вокзалов, которые она проезжала, этот навевал наибольшее уныние.
Точка соприкосновения между югом и западом, усталые тела, люди, которые не смогли позволить себе билеты на самолет или накопили слишком много штрафов за вождение в нетрезвом виде, чтобы ехать на машине. Мужчина с длинной рыжей бородой вскинул на плече сумку с флагом Конфедерации. Женщина протащила трех детей, которые, капризничая, цеплялись ей за ноги.
Ана вышла из поезда, моргая от яркого солнечного света. Выцветший, выгоревший мурал на одной из вокзальных стен изображал Майами, который она хранила в своих грезах: покачивающиеся пальмы и до невозможности синее небо, небо, которое перетекало в океан так плавно, что нельзя было сказать, где кончается одно и начинается другое. Железная решетка на кондиционере, защищающая его от кражи, загораживала половину мурала. За вокзалом виднелись столбы заводского дыма и склады, перерезанные автомобильной трассой и метро Майами-Дейд.
Она все изучила и знала, что на метро может доехать до Кендалла, а оттуда — на автобусе прямо до своего старого дома. Она уже отсчитала нужную сумму денег и спрятала в другой папке на молнии в рюкзаке. Она двинулась к станции Хайалиа, проходя мимо заколоченных магазинных витрин, лавочек по обналичиванию чеков, ломбардов. Приятно было увидеть сальвадорское местечко, где продавали пупусы[98]
, спрятанное между двумя заброшенными зданиями под эстакадой. Она не смогла заглянуть внутрь, потому что кто-то зарисовал стекло сельским пейзажем с запряженной лошадью каретой. Над покатыми холмами были приклеены листовки с анонсами выступлений различных исполнителей и клубных вечеров. Но она чувствовала запах масы, жареных бобов, детства.В метро она сидела в окружении старшеклассников, возвращающихся домой из школы, шумных, счастливых и не обращающих на нее никакого внимания, и офисных работников в костюмах, которые или читали книги, или смотрели сквозь нее. В раковинах привокзальных туалетов Ана устраивала себе импровизированные помывки, но понимала, что выглядит довольно дико. Липкая, соленая. В животе у нее заурчало.