О жизни вечной на том свете в райских обителях. Чудесные описания святыми угодниками божьими Царства Небесного.

Без сомнения, все лучшее, что в силах была произвести земля, не теперешняя переистощенная и обветшавшая, а тогдашняя молодая и девственная, могло украшать рай. Растительность тогдашней земли и, в частности, рая нельзя представлять в виде нынешней растительности. В пластах земного шара сохранились окаменелые остатки первобытной растительности. Они поражают своей колоссальностью. Большинства из тогдашних видов растительности не существует теперь совсем. Если что из нынешней растительности может дать некоторое представление о тогдашней, то это разве роскошная и непроходимо густая (как в Южной Америке) тропическая растительность.

Грандиозности роста тогдашних деревьев должно было соответствовать и качество их плодов. О качестве последних также нельзя судить по теперешним плодам. Девственная земля вливала молодые и полные жизни соки свои в эти плоды, и они по питательности, как и по виду своему, может быть, превосходили все лучшие виды теперешней пищи.

Основываясь на замечании Бытописателя, что деревья рая были не только добры в снедь, но и красны в видение, можно и наделять их всей игрой цветов и всем разнообразием формы.

Наше воображение может сколько угодно и еще увеличивать прелести этого рая, как делала фантазия многих мифологий. Но много ли говорит уму и сердцу такое представление?

Скажут, к красоте сада присоединялось внутреннее душевное блаженство, покой в мире чистой совести, сладость общения с Богом, Его, может быть, созерцание. Но, во-первых, это уже совсем другое дело. Никто не сомневается, что рай возможен и в хижине бедняка. Бытописатель настойчиво дает понять, что прародители имели не такой лишь душевный рай, но и внешнюю обстановку, не оставлявшую желать ничего лучшего. Во-вторых, Бытописатель собственно ничего не говорит об этом внутреннем, душевном рае прародителей, может быть, только предполагая его, как само собой понятный. О нем можно сделать только отрицательный, через противоположение, вывод из слов проклятия за грех. Все, посланное прародителям в наказание за грех, не должно было мучить их до греха: у жены не было болезней рождения и подчинения мужу; у Адама — тяжкого труда и неминуемой смерти. Особенно интенсивным внутреннее, душевное блаженство едва ли и могло быть у прародителей, так как их душевные способности не получили еще того широкого раскрытия и развития, какое дается как человеку, так, вероятно, и Ангелу только веками.

Нельзя не согласиться, что библейский рассказ о рае, взятый в его строгой буквальности, не дает полного удовлетворения нашим умственным запросам, что и служит главным основанием критической школе считать его мифом или сагой. Первобытный человек, Адам, хотя и «перстный», но более, чем мы, похожий на «Небесного», в рассказе представляется имеющим жилище, почти общее с тем миром животных, который он с благородной гордостью отстранил от себя и тогда, когда почувствовал свое одиночество.

Неудобства буквального понимания библейского рассказа о рае, по-видимому, неизбежно заставляют остановиться на аллегорическом понимании этого рассказа.

Правда, свт. Иоанн Златоуст резко осуждает это последнее понимание: «Для этого блаженный Моисей записал и имя этого места, чтобы любящие пустословить не могли обольщать простых слушателей и говорить, что рай был не на земле, а на небе, и бредить подобными мифологиями»16. Буквально понимали рассказ о рае большинство святых отцов: Феофил Антиохийский, Ипполит, Епифаний.

Но уже свт. Григорий Богослов, как ни казалось ему такое мнение опасным для его просто верующего времени, не мог не сознаться, что строго буквальное понимание библейского рассказа о рае не удовлетворяет его. «Человека, — говорит он, — Бог поставил в раю... делателем бессмертных растений, может быть, Божественных помыслов как простых, так и более совершенных»17. Еще решительнее на сторону аллегорического понимания рассказа становится св. Ефрем Сирин: он прямо помещает рай в небе.

Ввиду такого раздвоения мнений у святых отцов в этом вопросе Православная Церковь соборно никогда не высказывалась за буквальное понимание рассказа и не осуждала иносказательного, аллегорического понимания. К первому пониманию, впрочем, склоняется «Точное изложение православной веры» Иоанна Дамаскина. Но, во-первых, склоняется, как увидим сейчас, не безусловно; во- вторых, книга эта, как ни авторитетна она, не имеет в Церкви законообязательной силы.

В рассказе о рае несомненно есть явно символические черты. Таково уже имя страны, где он находился: «Едем» — «приятность». Затем четыре рукава райской реки имеют очевидное отношение к четырем странам света.

И два таинственных дерева рая нельзя мыслить простыми деревьями.