Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны)

Путевые очерки Эренбурга двадцатых годов, вошедшие потом в его книгу «Виза времени», запечатлели Францию того времени. Зоркий глаз и блестящее перо позволили сочетать в них моментальную фотографию с социокультурным эссе. Очерк «Новый Париж» [1958]передает двойственные чувства автора. Сносятся поэтичные лачуги окраин, индустриально (мечта московских конструктивистов!) возводятся новые кварталы удобных для жизни домов — Эренбургу и жаль «Парижа наших полудетских грез и великой французской литературы», и радостно за него («Теперь на дворе 1926 год. Анатоль Франс и тот умер. Как бы ни был поэтичен треск поленьев в камине, труба радиатора удобнее, чище, осмысленней. Нужно строить новый Париж»). Эренбург остро чувствует в послевоенной Европе влияние Америки («Из Нового Света привезли эту эстетику, и она признана всеми народами Европы наравне с долларами и чарльстоном»), Озанфан показывал ему свое новое жилье возле парка Монсури в доме, построенном Корбюзье, — оно и восхитило Эренбурга чистотой искусства («Зачем доказывать, что новая архитектура прекрасна? Достаточно сказать, что она отвечает требованиям комфорта и экономии»), и огорчило откровенной тягой к комфорту («Я осмелюсь сказать, что живопись Пикассо является не только более высокой, но и более точной формулировкой нашей эпохи»). Это почерк XX века.

«Вы не можете жить в этих новых домах? — спрашивает Эренбург, — эти прямые линии и голые стены способны довести вас до самоубийства? Что же, нашему поколению, которое видело еще довоенную Европу, которое любит свободу, даже безалаберность, жить осталось недолго — десять-пятнадцать лет» [1959].

(Это 1926 год — в точности политических прогнозов Эренбургу не откажешь.)

Не упуская ничего нового во французском искусстве, Эренбург, приехав в конце мая 1926 года в Москву, читал там лекции о новом французском кино и показывал москвичам фрагменты не известных им фильмов Абеля Ганса, Жака Эпштейна, Рене Клера и Жана Ренуара, — успех этих лекций и у профессионалов, и у любителей был полным.

Летом 1927-го вместе с Савичами и Р. Якобсоном Эренбурги отдыхали в Бретани. Но и отдыхая, писатель подспудно продолжает работать; в очерках «Бретань», написанных осенью, — не только увиденная жизнь севера Франции, сохранившиеся народные традиции, обряды и одежда, но и острая социальная борьба рыбаков Пенмарка. Поездка по центральной Франции в следующее лето — и новый очерк «В центре Франции» [1960]с запоминающимися картинами сонной французской провинции, давно устоявшегося быта, замкнутости и отъединения, домов-крепостей, куда нет ходу никаким чужеземцам, где не бывает книг, хотя все грамотны, — городки и деревни и мало от них отличающиеся большие города (Пуатье, Лимож), все так похоже на Миргород или Краснококшайск… За всеми этими деталями умеет Эренбург не упустить главное: «Среди всех даров, присужденных этой земле, есть один самый сокровенный, самый редкий — дар гармонии. Она, кажется, одна может обойтись без фальшивых нот и без навязанной сердцу мудрости».

В Париже Эренбург, как всегда, много работает: заканчивает уже начатый до переезда во Францию роман «Рвач», пишет книгу «Условные страдания завсегдатая кафе», по впечатлениям поездки 1926 года в СССР — роман «В Проточном переулке» и, наконец, последний свой свободный роман о современности «Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца».

Столь интенсивная и производительная работа идет циклами; Эренбург работает как фабрика: рождается и обдумывается новый замысел, очень напряженно (с утра до ночи), но быстро (месяцы работы) реализуется, затем некоторое расслабление, отдых и все снова.

К концу двадцатых годов положение и на Западе, и в Союзе меняется, эти изменения работают против Эренбурга, ухудшая его финансовое положение. В Союзе с ликвидацией свободы мнений в партии завершается формирование диктатуры Сталина; цензура становится жесткой — книги Эренбурга либо запрещаются вообще, либо от них остаются одни рожки да ножки. На Западе дело идет к экономическому кризису, существенно ухудшаются книгоиздательские дела; политически усиление фашистской угрозы в Германии создает реальные опасности будущему демократической Европы.