Об истине

Однако истина и забота об истине касаются нас не только потому, что относятся к повседневным практическим интересам. Они также имеют более глубокое и разрушительное значение. Адриена Рич, одна из самых выдающихся поэтов нашего времени, предлагает нам объяснение пагубного воздействия, которое ложь – помимо влияния на того, кому лгут, – неизбежно оказывает на самого лжеца. С поэтической точностью она отмечает, что «лжец влачит существование в невыразимом одиночестве»[2]. Такое одиночество невыразимо, потому что лжец не может даже признаться в том, что он действительно одинок – т. е. что в вымышленном им мире никого нет, – не раскрыв тем самым, что он лжет. Он скрывает свои мысли, притворяясь, что верит в то, во что не верит, и тем самым не позволяет другим поддерживать полноценную связь с ним. Они не могут реагировать на то, каким он является на самом деле. Они даже не знают, что не могут сделать этого.

Лжец не позволяет себе, в той мере, в какой он лжет, быть узнанным. И это – оскорбление для его жертв. Он прямо задевает их гордость, отказывая им в доступе к наиболее элементарной форме человеческой близости, которая обычно воспринимается как нечто само собой разумеющееся: близости, которая заключается в том, чтобы знать, что на уме у другого человека.

В некоторых случаях, отмечает Рич, ложь может привести к еще большему вреду. «Обнаружение того, что тебе лгали в личных отношениях, – говорит она, – ведет к тому, что ты начинаешь чувствовать себя немного безумным»[3]. И снова ее наблюдение оказывается очень точным. Когда мы имеем дело с тем, кого едва знаем, мы должны более или менее взвешенно оценивать его надежность, чтобы убедиться в том, что то, что он говорит, совпадает с тем, что он действительно думает; и эта оценка обычно относится к вполне определенным его утверждениям. Тогда как по отношению к нашим близким друзьям это требование уже не настолько строгое. Мы полагаем, что в целом наши друзья честны с нами, и считаем это чем-то само собой разумеющимся. Мы обычно доверяем тому, что они говорят, и делаем это не на основе вычислений, устанавливающих, говорят они нам сейчас правду или нет, а просто потому, что рядом с ними мы чувствуем себя комфортно и в безопасности. Как мы обычно говорим, «Мы просто знаем, что они не будут нам лгать».

С друзьями ожидание доступности и близости становится естественным. Такое ожидание основано не на взвешенном суждении, а на наших чувствах, т. е. на нашем субъективном опыте, а не на интеллектуальной оценке, основанной на соответствующих объективных данных. Было бы преувеличением сказать, что наша склонность доверять друзьям заложена в самой нашей природе. Однако вполне можно сказать, как мы иногда и делаем, что доверие к ним стало нашей «второй натурой».

Вот почему, как замечает Рич, открытие того, что друг солгал нам, заставляет нас почувствовать себя немного безумными. Это открытие говорит нам кое-что о нас самих – что-то гораздо более тревожное, чем просто знание о том, что мы просчитались или совершили ошибку в суждении. Оно показывает нам, что наша собственная природа (т. е. наша вторая натура) ненадежна, поскольку подтолкнула нас к тому, что мы рассчитывали на того, кому не стоило доверять. Оно показывает нам, что мы на самом деле не можем доверять своей способности отличать истину от лжи – иными словами, нашей способности распознавать разницу между тем, что реально, а что нет. Удачный обман друга свидетельствует, разумеется, об изъяне в том, кто лжет своему другу. Однако он свидетельствует и о том, что сама жертва обмана также имеет изъян. Лжец предает его, но его предают и его собственные чувства.

Предательство самого себя характеризует безумие по той причине, что оно является отличительной чертой иррациональности. Суть рациональности в том, чтобы быть последовательным; а быть последовательным в действии и мышлении означает как минимум вести себя так, чтобы не наносить себе вред. Аристотель полагал, что человек действует рационально, если соотносит свои действия со «средним» – то есть с точкой посередине между избытком и недостатком. Представьте, что кто-то, заботясь о хорошем здоровье, следует диете столь жесткой или наоборот столь мягкой, что она не только не улучшает его здоровье, но, по сути, ведет к тому, что он становится еще менее здоровым, чем был до этого. Аристотель утверждал, что именно в такой неспособности достичь своей цели, в таком предательстве самого себя, и заключается практическая иррациональность отклонения от среднего.