Обагрённые (СИ)

— Я зарабатываю деньги, — бесстрастно продолжал Хамомото Хейсайо. — Я их не жертвую, я не гражданин мира, не филантроп. Если эти оборванцы и бездари не способны создать свой бизнес, так же как я, и зарабатывать приличные деньги, пускай тогда горбятся с киркой на моих шахтах. Разве это не справедливо? Я и так был достаточно милостив к ним. В своё время я начинал с того, что возил на собственном горбу резиновые шлёпанцы и холщёвые шорты из южных провинций в северную столицу, когда после революции там не было практически ничего. И посмотри, кем я стал теперь!

Хамомото Хейсайо самодовольно раскинул в стороны руки, словно пытаясь охватить ими весь свой дорогой особняк. Признался:

— Правда, когда в двадцать лет ты получаешь свой первый миллиард биджей, трудно потом придумать себе новую цель… Но я её придумал.

— И что это? — снова осторожно поинтересовался Сю Фэн, чувствуя невольный трепет в коленях.

— Власть — безраздельная и безграничная, — небрежно махнул пухлой рукой Хамомото Хейсайо и блеснул глазами, будто полоснул острым лезвием по горлу. — А такую власть могут дать только деньги: большие, огромные деньги! Поверь мне, губернатор, в скором времени торговцы, такие как я, станут выше любых властей и законов. Корпорации будут править этим миром: одни на юге, другие на севере! И тогда даже такие чиновники, как ты станут никому не нужны. Всех вас выбросят на улицу, как голодранцев.

Хамомото Хейсайо презрительно усмехнулся.

— Боишься? Не бойся! Я могу оказать тебе услугу в обмен за твою преданность.

Сю Фэн благоговейно и покорно склонил голову.

— Да, мой господин! Но вам совершенно нечего беспокоиться. Чой Шо строго придерживается неприкосновенности частной собственности и полной свободы для бизнеса без каких-либо ограничений.

— Это отрадно, только эта убеждённость нашего владыки основана не столько на уверенности в своих силах, сколько на страхе потерять уютное кресло правителя Гивеи, а вместе с ним и все гарантии собственной безопасности, — презрительная усмешка скривила губы Хамомото Хейсайо. — Этим он мало чем отличается от тебя, мой губернатор. Но, как оказалось, в идеальной картине мира, которую рисуют себе наши правители и вельможи, существует один малоприятный, но реальный фактор — гивейский народ. И этот самый народ напрочь ломает всю иллюзию стабильности и благоденствия, которая так мила взору Чой Шо, как была мила и всем его предшественникам. Те, в конце концов, поплатились за свои иллюзии. Не далёк час и самого Чой Шо.

— Так о какой услуге вы говорили? — напомнил Сю Фэн, усердно топорща коротко стриженые усы.

— Понимаешь ли, мой нерешительный и продажный сановник, — Хамомото Хейсайо по-хозяйски приобнял губернатора за худые плечи. — Мои люди стали плохо справляться со своими обязанностями по охране моего золотодобывающего бизнеса. И ты, как должностное и высокопоставленное лицо на этом жалком острове должен мне помочь избавиться раз и навсегда от проклятущего рабочего комитета и от взбаламученных им шахтёров. Мне нужно содействие федеральных властей. Мне нужны войска на Акашиме, чтобы они прошлись по нему огнём и мечом! Понимаешь? Или же я сам найму частную армию и превращу этот остров в настоящий ад! Ясно?

Хамомото Хейсайо растянул в улыбке тонкие неприятные губы хитреца и брюзги.

— Да, мой господин! — услужливо склонил голову Сю Фэн.

— Тогда ступай!

* * *

Ночь, тиха и недвижима, пахла степной горечью, мешавшейся с пряной свежестью фруктового сада, в глубине которого укрылся трёхэтажный коттедж генерала Ким Су — заместителя начальника Генерального штаба гивейской народной армии. Густая тёмная синева неба над домом искрилась россыпями звёзд, и генерал, стоя перед высоким окном своего кабинета, заложив руки за спину и слегка покачиваясь на каблуках, молча, внимал величию звёздного купола, погружённый в задумчивое созерцание.

Такого неба, как здесь, в столице не увидишь… Скорее всего, не увидишь.

Ким Су давно уже не осмеливался оторвать свой взгляд от окружающей унылой повседневности и обратить его к сверкающей звёздами вечности над головой, где в молодости находил отдохновение для своей мятежной души. Возможно, он просто боялся осознать всю тщетность и мелочность нынешнего своего существования на планете, где жизнь становилась всё больше похожей на инфернальный бред, боялся признать собственное ничтожество перед безмятежной и величавой красотой вселенной? Может быть, поэтому к нему всё чаще теперь приходило осознание необходимости перемен в этой самой жизни? Время, словно подгоняло его к осознанию того, что однажды крышка инферно может захлопнуться над родной планетой окончательно, и этот мир погибнет в фашиствующем угаре кучки безумцев.