Обаяние тоталитаризма. Тоталитарная психология в постсоветской России

Еще сложнее обстоит дело с виной за преступления прошлого, в которых человек ни в коей мере лично не участвовал. Что касается этого типа виновности, то может возникнуть резонный вопрос: ведь лично я не пытал людей, не писал доносы, не участвовал в оккупации Чехословакии, не отдавал преступные приказы. Причем тут я? Дело в том, что мы наследники нашей истории, в том числе ее темных пятен, и, таким образом, мы несем семена зла в индивидуальном и коллективном сознании и бессознательном. Их можно сравнить с вредоносной вирусной программой, которая готова активизироваться при благоприятных внешних условиях. Что мы собственно и наблюдаем в последние годы. Чтобы ее уничтожить или хотя бы снизить вредоносный потенциал нужно дать деяниям прошлого, как минимум, моральную оценку.

Независимо от того, признаем мы свою политическую ответственность или нет, мы вынуждены претерпевать ее последствия, по крайней мере, на внешнем уровне. В частности, это выражается в отношении народов, которые пострадали от действий советского режима, и в том, что худшие черты советского режима (а отнюдь не лучшие) так легко возрождаются к жизни. «Вы — народ-наркоман. Только „прет“ вас от крови. Вы обещаете измениться — а потом снова убиваете», — восклицает Станислав Речинский[307] в адрес русских, упоминая преступления КГБ в Прибалтике и других сопредельных странах. Естественно, что хочется защититься от обвинений. Но если можно обоснованно сказать, что преступления КГБ совершали отнюдь не только этнические русские, то, что их инициаторы были гражданами Советского государства (которое продолжало имперские традиции Российской империи) отрицать невозможно.

Относительно исторического аспекта вины вновь процитирую Ясперса:

«Мы чувствуем и какую-то свою вину за действия членов нашей семьи. Эту совиновность нельзя объективировать. Любую разновидность ответственности всех членов семьи за действия, совершенные одним из ее членов, мы бы отвергли. Но мы, будучи одной крови, все-таки склонны чувствовать себя задетыми, если кто-то из нашей семьи поступает несправедливо, а потому склонны даже, в зависимости от характера поступка и жертвы несправедливости, как-то загладить эту вину, даже если ни моральной, ни юридической ответственности мы за нее не несем.

Так немец — то есть человек немецкоязычный — чувствует себя причастным ко всему, что порождено немецкостью.

<…>

Мы чувствуем себя причастными не только к тому, что делается сейчас, не только совиновными в действиях современников, но и причастными к традиции. Мы должны взять на себя вину отцов»[308].

От коллективной вины в ее политическом и моральном аспекте не так просто избавиться. Она прилипает, следует по пятам за человеком. Потому что человек, сформированный в рамках определенной национальной культуры, не может отречься от нее и от народа ее создавшего, т. к. эта культура определяет большую часть его личности, и, соответственно, он вынужден принимать не только гордость за тот народ, из которого он вышел, но и бремя вины этого народа. Попытка отречься от своих культурных корней подобна тому, что человек на словах отрекся от своих родителей. На более глубоком уровне это будет ложью, потому что родители живут в его Я. Хочет он того или нет, они составляют значительную часть его идентичности. Или, по-другому, это можно сравнить с тем, что человек получил наследство от родственников. Но наследство оказалось отягощено долгами. Отказаться от него он не может, и ему приходится не только пользоваться наследством, но и расплачиваться с кредиторами. Человек не глухой к голосу совести вынужден искупать коллективную вину, вину за своих сородичей. К коллективной политической ответственности американцев можно отнести сохраняющуюся межра-совую напряженность. С одной стороны, белый американец пользуется плодами американской белой цивилизации, но, с другой, вынужден терпеть неприятности из-за неблаговидных поступков своих предков. И хотя многие вещи искупить невозможно, потому что невозможна никакая компенсация, голос совести побуждает человека делать то, что в его силах.