Объекты в зеркале заднего вида

В городе полным-полно всяких производств и бизнесов, начиная со внушительного завода железобетонных изделий и заканчивая крошечной валяльной фабрикой. У нас есть школа экзотического танца и целых три зоомагазина, а еще женское такси и мужской стриптиз. Мы гордимся сквозь слезы худшей в губернии футбольной командой. У нас тут чего только нет.

Но лицо города и его душа — это автозавод.

И если там что-то случается, город встает на уши сразу весь.

У нас многие ругают завод, особенно этим увлекаются на правом берегу (просто от зависти) и на левом (там-то знают, за что ругают). Но готов поспорить: если этот оплот грабительского капитализма, пиндосский гадючник и клоака русского низкопоклонства перед Западом вдруг загорится ярким пламенем, Левобережье и Правобережье в полном составе выстроятся вдоль реки, передавая по цепочке ведра на пожар. Забыв старые распри и детские обиды.

И вот полыхнуло — только, увы, в переносном и самом нехорошем смысле.

И народ сбежался в едином порыве с ведрами плескать в огонь бензин. Потом народ устыдится, конечно. Но потом. И с очень сложными чувствами народ будет коситься на тех немногих, кто не поддался общему детскому энтузиазму, а сразу повел себя по-взрослому и начал тушить пожар.

Их почему-то всегда немного, взрослых.

* * *

Когда в гараж позвонила Машка Трушкина, я сначала всего лишь слегка удивился. У меня еще завтрак в животе не остыл на тот момент. Время-то было детское, едва двенадцать.

— Кен у тебя? — спросила она таким тоном, будто Кен обычно лежит у нас на полочке в шкафу с инструментами, завернутый в промасленную тряпочку.

Резковато прозвучало это с утра пораньше. Даже с учетом того, что мы были на «ты», поскольку я в свое время слегка подрисовал красавице ее знаменитый красный цитрус.

Тут я еще вспомнил, что Мария трахается с каким-то высокопоставленным пиндосом, обиделся за Россию и буркнул:

— Разве я сторож Кеннету Маклелланду?

— Идиот! — прорычала Машка. — Кен не отвечает на звонки, а у вас там беспорядки!

— Знаешь, у нас тут все в порядке, — отозвался я машинально.

— Ну действительно! Как я раньше не поняла. Чихать ты хотел на завод, даже если он взбунтовался, и на Кена тоже… Ты у нас герой! У тебя перья из задницы повырастали — ты покрасил цитрус в желтый цвет!

— Стоп! — сказал я. — Ну-ка, объясни по порядку…

— Можешь катать на нем свою пиндосскую сучку! — по инерции ляпнула Машка. — Чего тебе объяснить?

— Расскажи по порядку, что знаешь.

Не знала она, в общем, ничего, просто как-то неадекватно волновалась. Я посоветовал не разводить панику на ровном месте. «Взбунтовался» — сильное для завода слово. Не способен на это наш славный трудовой коллектив. Максимум опять Малахов на табуретку влез. Или Васе-Профсоюзу дали в грызло. Давно пора.

Машка выругалась и отключилась.

Я позлорадствовал немного и взялся за работу. Кену ничего не угрожало, его бы скорее пиндосы отметелили, чем русские. А телефоны свои заводской менеджмент отключал во время совещаний у Впопудакиса. Пускай совещаются. Все равно не поумнеют.

При чем тут «моя пиндосская сучка», я не очень понял и приказал себе не задумываться. В конце концов, Машка не из нашей школы, она вообще с правого берега — мало ли, какие там слухи ходили про Джейн, а девушки бывают удивительно злопамятны…

Когда позвонил кадровик, описал в двух словах положение на заводе и выразил обеспокоенность, у меня был один вопрос: при чем тут я?! Плевать мне на пиндосов. Сами виноваты. Я имею на пиндосов зуб размером и крепостью с «парковочный зуб» в коробке-автомате. Это знает весь город, и это правда на двести процентов. А сейчас мне надо трафарет накладывать, не отвлекайте…

— Ну так почему я тебе и звоню, — сказал кадровик. — Очень хорошо, что ты не любишь пиндосов и все об этом знают.

— И че? — тупо пробормотал я.

— Если бы у меня друзья попали в опасную ситуацию, я бы знал, что делать, — сообщил кадровик вкрадчиво.

Зря он так сказал, потому что я взбесился. Мне лучше знать, где мои друзья и куда они попали. Машка еще с этой «пиндосской сучкой»…

— Да-да, а если бы тут был мой отец! Он бы точно знал, что делать! Слушайте, бросьте вы эти кагэбэшные прихватки… Чего вам надо?

— Михалмихалыч там с тобой?

— Сейчас подъедет.

— У меня к тебе личная просьба. Чисто по-человечески…

— Ответ отрицательный! — сказал я и выключил телефон.

Захотелось нервно закурить. Или немедленно выпить. Курить я не умел и не любил, а пить было нельзя — вдруг придется куда-то ехать. Я просто вышел из гаража, прислонился спиной к стене, подставил лицо холодному осеннему солнцу и закрыл глаза.

Один раз у нас это было с Джейн, в десятом еще классе — целовались до одури, а потом она сказала: нет, не надо, стоп. Это все чересчур серьезно. Ты хороший, Мишка, но нельзя же так серьезно. Ну что ты смотришь? Перестань. Почему мы не можем просто дружить? Вот как я дружу с Михалычем?

Мне трудно дружить с тобой, Женя, сказал я. И Михалычу трудно. Просто у него сила воли железная, а я слабоват, как видишь.

Она рассмеялась, прикоснулась к моим губам, будто запечатывая их, и попросила: только Кену не говори.