Обелиск на меридиане

Но когда шел по палубе, из трюма, прямо под ноги вынырнула распатланная светловолосая чумазая физиономия.

— Куда? — раздосадованно рявкнул командующий флотилией.

На физиономии округлились в испуге глаза. Матрос уже готов был юркнуть назад.

— Поднимитесь, — приказал Блюхер. — Кто такой?

— Машинист, — ответил за матроса командир монитора. — Внизу, у машин, жарко. Решил подышать.

— «Дух»? — кивнул Василий Константинович, показывая свою осведомленность. — Как зовут?

— Арефьев. Алексей.

— Какого года службы?

— Первый кончаю, товарищ командир.

— Нравится?

— Спервоначалу того… Тяжковато было… А зараз — очень нравится!

— Комсомолец? — спросил Доненко.

— Как раз готовлюсь… Околоячейковый актив.

— Наш корабельный поэт и моркор, товарищ член Военного совета, — вставил командир корабля. — Рекомендован корреспондентом от всей флотилии в газету «Тревога».

— Какое образование? Сколько классов?

— Уже в шестой перешел.

— Кончишь срочную службу, домой вернешься? Или на сверхсрочную останешься?

— Далече заглядывать… Может, и останусь…

Блюхер прикинул:

— Пока дослужишь, полную школу окончишь. — Повернулся к Озолину: — Получен приказ РВС откомандировать лучших краснофлотцев в командирское военное училище в Кронштадт. Подберите кандидатов.

— Будет исполнено, товарищ командующий армией!

Василий Константинович снова обратился к военмору:

— Хочешь стать красным командиром?

Алексей залился краской. Но неожиданно в его лице появилось выражение бесшабашной отваги.

— А вы и есть командующий армией? Самый настоящий товарищ Блюхер?

— Вроде бы он самый.

— А мой батя с вами воевал!

— Как фамилия, ты сказал?

— Да не… Он простым бойцом был, куда вам всех знать… Его фамилия, как моя, — Арефьев. Гаврила Иваныч.

— Арефьев… Гаврила Иваныч… — сосредоточился командарм. — Да помню же! Сухой такой, невысокого роста… Вот тут у него — пулевой шрам, — он ткнул себя в щеку. — И на руке, на левой, то ли безымянный… то ли на среднем пальце нет одной фаланги.

— То-очно!.. — выдохнул, вытаращив глаза, Алексей. — Мой батя…

— Знаменитый мастер по дереву был, — сказал Блюхер, обращаясь уже к сопровождающим. — Такие блиндажи рубил, что и под землей избяным духом пахли… Всю гражданскую с ним шли. И по Сибири, и на Врангеля дорогу моим бойцам прокладывал Гаврила Иваныч почти что по горло в вонючей ледяной купели… — Снова посмотрел на молодого моряка. Отеплел лицом. Наклонил голову. — Геройски погиб твой отец. Почти в самом последнем бою гражданской войны.

— Да как же погиб? — изумился Алексей. — Живой-здоровый, хоть и хромой! Зараз дома́ в Ладышах рубит! Мне с братеней грамоты почетные показывал, вами награжденные, товарищ Блюхер!

Теперь настал черед изумиться командарму:

— Живой? Да мы ж его посмертно орденом Красного Знамени наградили! А ну-ка давай его адрес!

Вынул блокнот, записал.

— Название какое славное — «Ладыши»… — убрал блокнот в планшет. — Гордись, краснофлотец! Ты — сын красноармейца, настоящего героя гражданской, войны. — Протянул руку. Крепко пожал черную от мазута лапу «духа». — Вот какие встречи случаются, товарищи… Ну, показывайте, что тут у вас еще замечательного? — повернулся он посветлевшим лицом к Озолину.

Поздним вечером того же дня Василий Константинович зашел в кабинет Доненко.

— Разрешите на огонек, Николай Ефимович?.. Все не идет у меня из головы этот замученный парень…

Он достал из пачки последнюю папиросу, размял. Глубоко затянулся.

— Зачем все же чжансюэляновцы переправили Жукова на наш берег? Могли расправиться с ним без огласки… Вы считаете, хотят запугать?

— А вы как думаете?

— Без умысла они бы его не вернули, уж я-то их повадки хорошо знаю. Да, или запугать, или спровоцировать. А скорей и то и другое. Хотят, чтобы у нас сдали нервы.

— Выстрелы из засад, мины на Амуре, теперь вот такое измывательство — тут действительно никаких нервов не хватит, — сказал Доненко. — Что Москва?

— Я говорил с Климентом Ефремовичем. Велено сохранять выдержку. Но и готовиться к худшему. Вот, комиссар, я тут набросал приказ по армии. Поглядите.

Николай Ефимович достал из очечника очки в круглой тонкой оправе, водрузил на нос. Начал читать, проверяя на слух:

— «…Все эти враждебные действия противной стороны нельзя рассматривать иначе как сознательную провокацию. По-видимому, они замышляют нечто большее, чем творимое на КВЖД и налеты на границы. Ставя об этом в известность войска армии, я призываю всех к величайшей бдительности. Еще раз заявляю, что наше правительство и в данном конфликте придерживается неизменной политики мира и принимает все зависящие от него меры к разрешению его мирным путем…» Правильно. — Доненко поправил очки. — «На провокацию необходимо отвечать нашей выдержкой и спокойствием, допуская впредь, как и раньше, применение оружия исключительно только в целях самообороны от налетчиков…» — Перевел дыхание. — Политически — правильно. А все ж на душе скребет: сколько можно терпеть?..

Глава девятая

Они снова были вдвоем в темноте ненасытной ночи.

Утром он проводит ее из гостиницы к дверям лазарета — и потянутся часы, а может быть, и дни нетерпеливого, беспокойного ожидания…