Оберег Святого Лазаря

Теперь, когда на Иисусе не осталось ничего, кроме повязки на бедрах, видно, как жестоко истерзана плоть Его. Вся кожа иссечена ударами, тело покрыто высохшей на обжигающем солнце кровяной коркой, а вместо глаз наливаются нехорошей чернотой синяки.

Какая мать узнает в окровавленном куске плоти сына своего?..

– Я могу различить уже и надпись на табличке, – растерянно прошептала женщина, отводя от лица концы трепещущего на ветру черного платка. – Там написано: Иисус из Назарета, царь иудейский…

«Свершилось, – застучало в висках Лазаря оглушительной болью. – Он распят, как самый жалкий преступник. Боль, зной, презрительные насмешки. Не спасла Его ни наша любовь, ни наша вера».

Почувствовав приближение Марии, Иисус вдруг открыл глаза, облизнул запекшиеся губы и, поведя головой в сторону Иоанна, прошептал:

– Мать, вот сын твой. Сын, вот мать твоя.

Апостол легонько кивнул, давая понять, что обязательно исполнит последнюю волю Иисуса.

Из кистей и голеней Господа, прибитых к кресту, снова потекли ручейки крови. От их вида в голове у Лазаря все точно помутилось. И вроде бы он прекрасно понимал, что присутствует на казни Иисуса. И даже слышит, как переговариваются рядом Иоанн и один добрый христианин, Иосиф. Толкуют они о том, что завтра Пасха, поэтому надобно забрать тело Иисуса сегодня и положить его в гробницу, что принадлежит Иосифу.

Есть эти негромкие печальные разговоры.

Есть кресты и изнывающий под обжигающим солнцем Учитель.

И есть страшная пустота в душе.

Вот и все.

Конец.

Учитель так много говорил о силе веры, о Боге.

У всех учеников была сильная вера. Но где был Бог? Где Он теперь?..

Когда Лазарь уже смахивал слезы, стараясь сдержать рвущиеся из груди рыдания, где-то совсем рядом раздался голос Иисуса.

– Любишь ли ты меня, Лазарь? – поинтересовался Господь, кажется, даже немного насмешливым тоном.

Лазарь упал на колени и перекрестился:

– Конечно, люблю, Господи!

– Тогда заботься о моих овцах. Что бы ни происходило, в каком бы отчаянии ни изнывало твое сердце – заботься о моих овцах.

Раздававшийся голос Иисуса звучал отчетливо и громко. Однако находящиеся рядом люди не слышали его.

Лазарь посмотрел на Иисуса. Глаза Его были закрыты, губы не шевелились. Но над всем миром неслось повелительное:

– Заботься же о моих овцах, Лазарь! Пришел и твой час покинуть дом. Не дадут тебе остаться в Вифании, убьют. Не простят фарисеи того, кто силой Господа был поднят из могилы. Беги, мой друг! И где бы ты ни был – проповедуй там слово Божие, заботься о моих овцах.

Лазарь притронулся к висевшим на груди мраморным рыбкам и кивнул:

– Да будет на все Твоя воля, Господи…

* * *

Опускаю стекло, стараюсь говорить уверенно:

– Привет, Денис! Как хорошо, что вы оказались поблизости. А у меня машина не заводится. Какой-то звук странный, не могу понять, он из салона или из-под капота…

Продолжаю что-то жалко лепетать про кнопку отключения сигнализации, расположенную возле педалей. Несу полную ахинею.

Надо же мне как-то объяснить, почему я чуть ли не залезла под сиденье! Признаваться, что отчаянно пряталась от судьбы, – глупо…

– Запустите двигатель.

Он пару секунд слушает отчаянный визг, потом указывает рукой вперед:

– Мне кажется, у вас аккумулятор сел. Давайте я подъеду, прикурю вас!

– Давайте! И что, мой джипик заведется?

– Конечно!

У красивого мальчика, естественно, соответствующая пижонская машина.

«Nissan Juke», ярко-алый, – через пару минут он излишне резко тормозит возле «тушкана», оставляя в воздухе запах жженой резины.

Денис улыбается:

– Капот откройте, пожалуйста!

Он так уверенно возится с двумя проводками, красным и черным, соединяющими аккумуляторы наших авто, что я не сомневаюсь в успехе.

Но… снова и снова мой автомобиль жалобно голосит вместо того, чтобы довольно заурчать заведенным двигателем.

Логично! Даже между нашими машинами нет ничего общего! Что уж тут об их владельцах говорить…

– Ничего не вышло, – парень с понурым видом разводит руками. – Автослесарь из меня так себе. Могу разве что подвезти вас!

Понимая, что мой путь на эшафот начинается, молча киваю, закрываю «тушкана», сажусь в автомобиль Дениса.

Он ведет свою пижонскую машину очень нервно.

Неужели его руки, сжимающие руль, немного дрожат?

От нас обоих пахнет грозой, вокруг сверкают молнии, воздух наэлектризован так, что дышать почти невозможно.

Денис резко тормозит на светофоре – и меня накрывает волной неконтролируемого вожделения.

С ним – та же беда, та же болезнь; синхронно, в унисон.

Мы целуемся, как вампиры, вгрызаясь в губы до крови.

Мы трогаем друг друга, слипаемся, ломаем ногти, пытаясь добраться до кожи сквозь невыносимо громоздкие слои одежды.

Выломать бы эту коробку передач к едрене фене!

Как же она мешает, торчит между нами, впивается в ребра…

Денис, тяжело дыша, отрывается от меня и хрипит:

– Подожди пять минут, давай заедем в какой-нибудь двор. Иначе я изнасилую тебя прямо на дороге.

Пять минут – это преступление. Это века, бесконечная вечность. Успеваю соскучиться по его губам миллион раз, забыть и снова вспомнить, как пахнут его волосы, испугаться жаждущей огненной влажности внутри моего тела.