Обесчещенная

«Манера, в которой изложена моя жалоба, кажется сомнительной. 30 июня 2002 года инспектор записал одну версию. Прокурор записал другую».

Разумеется, версии полицейских и моя собственная не могли быть одинаковыми.

Далее следовала целая серия опровержений, выдвинутых защитой, стремившейся показать, что ничто не доказывает ответственности обвиняемых. Было сказано, что вся эта «история» выдумана журналистом, присутствовавшим в зале, ради сенсационных заголовков в газете. Что пресса принялась муссировать дело, придав ему международную огласку, в то время как на самом деле ничего и не было!

Что я получила деньги из-за границы, что у меня счет в банке.

Я знала все эти аргументы, особенно последний. Мое желание создать школу на эти деньги, обучать девочек и даже мальчиков не имело значения для моих противников. Мне перевели комментарий, появившийся в национальной прессе, где говорилось, что у пакистанской женщины только один долг — служить своему мужу, что единственным образованием для девочки является то, чему обучит ее мать, и что, кроме религиозных текстов, ей нечего учить. Чтобы было только молчаливое подчинение.

Мало-помалу от этого суда создавалось впечатление, что я виновна в том, что не хранила молчание.

Я часто повторяла журналистам, что борюсь со всей силой моей религиозной веры, моего почтения к Корану и сунне. Такая форма племенного правосудия, которая состоит в том, чтобы терроризировать и насиловать во имя господства над всей деревней, не имеет ничего общего с Кораном. В моей стране, к сожалению, всегда правили эти варварские обычаи, которые государству никак не удается искоренить из общественного сознания. Между официальным законом Исламской Республики, слишком медленно двигающейся к настоящему равенству граждан, мужчин и женщин, и законами худуд, наказывающими преимущественно женщин, судьи балансируют в соответствии со своими убеждениями.

3 марта был вынесен вердикт. К всеобщему недоумению, вопреки решению первой инстанции — антитеррористического суда, суд Лахора оправдал пятерых осужденных и приказал освободить их! Лишь один из них остался в тюрьме, приговоренный к пожизненному заключению. Это был страшный удар!

Тогда публика принялась громко возмущаться, никто не хотел покидать зал заседаний. Журналисты не могли усидеть на своих местах, и комментарии сыпались со всех сторон.

— ...печально для всей страны...

— ...позор перед всеми женщинами...

— ...в очередной раз над гражданским законом поглумились...

Я была раздавлена. Меня била дрожь. Что сказать? Что делать? Мой адвокат будет подавать апелляцию на это решение, но как жить тем временем? «Они» вернутся к себе домой, на ферму, в сотне метров от моего дома и моей школы. Моя семья в опасности, самой мне отныне угрожает смерть. Я хотела правосудия, хотела, чтобы они были повешены или хотя бы провели остаток жизни в тюрьме. И я не боялась говорить это. Я боролась не только за себя лично, но за всех женщин, над которыми правосудие глумилось или оставляло без внимания, требуя четверых очевидцев для признания факта изнасилования! Как будто насильники совершают свое злодеяние на публике! Все свидетельства в мою пользу отброшены и ничем не заменены, в то время как все жители деревни были в курсе события. Этот суд в некотором роде заставил вернуть клану мастои их так называемую утраченную честь! Суд укрылся за аргументами, которые слово в слово повторяли доводы защиты, и превратил меня в обвиняемую: расследование, мол, было проведено плохо, изнасилование не доказано. Возвращайся домой, Мухтар, надо было тебе молчать, могущественная каста мастои поступила правильно.

Это было вторым изнасилованием.

Я плакала от гнева и страха. Но перед лицом всеобщего возмущения, огромного числа журналистов и толпы манифестантов, спустя несколько часов судья был вынужден сделать заявление.

— Я вынес вердикт, но еще не отдал распоряжения о его применении! Подсудимые пока еще не на свободе.

Вердикт был вынесен в четверг вечером, 3 марта. Следующий день был пятница, день молитвы. Пока судья напечатает текст постановления, пока разошлет по почте копии префекту и в различные пенитенциарные учреждения, нам остается несколько дней, чтобы действовать, — так мне объяснила Насим, которая не собиралась опускать руки, равно как и активисты всех присутствовавших организаций.

Первый шок прошел, я не собиралась мириться с этим решением. Вокруг нас женщины кричали, охваченные тем же гневом и унижением. Неправительственные и правозащитные организации немедленно были приведены в готовность. Провинция бурлила. 5 марта я организовала пресс-конференцию. Да, я хочу подавать на апелляцию. Нет, я не собираюсь уезжать. Я хочу продолжать жить в своем доме, в своем селе, здесь моя страна, эта земля — моя земля, и я обращусь к самому президенту Мушаррафу, если потребуется!