У самой королевской палатки стоялъ какой-то странный человѣкъ, окруженный-толпой солдатъ, пажей и всякаго мелкаго народа, внимавшаго ему съ раскрытымъ ртомъ и спѣшившаго накупить у него разныхъ бездѣлушекъ, которыя онъ высокопарно расхваливалъ громкимъ голосомъ; это былъ не то пилигримъ, не то фокусникъ. То онъ бормоталъ литанію, коверкая латинскій языкъ, то разражался шутками и прибаутками; и въ его непрерывной рѣчи остроты, способныя вызвать краску на лицѣ самаго беззастѣнчиваго молодца, путались съ молитвами, исторіи плутовскихъ любовныхъ похожденій — съ житіями святыхъ. Въ огромныхъ сумахъ, висѣвшихъ у него за плечами, было натолкано и наложено множество разнообразныхъ предметовъ: тутъ были ленты съ гробницы Саитьяго, ярлыки будто-бы съ еврейскими надписями, гласившими то самое, что произнесъ царь Соломонъ, когда заложилъ храмъ, — что удивительно помогало отъ всѣхъ заразительныхъ болѣзней, — чудотворные бальзамы для починки разрубленныхъ пополамъ людей, евангелія, зашитыя въ парчевыя сумочки, талисманы, доставляющіе любовь всѣхъ женщинъ, мощи всѣхъ святыхъ патроновъ всевозможныхъ испанскихъ городовъ, украшенія, цѣпочки, пояса, медали и множество другихъ лѣкарственныхъ, стеклянныхъ и свинцовыхъ бездѣлушекъ.
Когда графъ подошелъ къ группѣ, собравшейся около пилигрима, тотъ началъ настроивать нѣчто вродѣ мандолины или арабскихъ гуслей, на которыхъ акомпанировалъ своему пѣнію. Пока его спутникъ обходилъ толпу, выманивая послѣднія монеты изъ тощихъ кошельковъ слушателей, онъ хорошенько натянулъ струны, спокойно закрѣпилъ ихъ, одну за другой, и запѣлъ гнусливымъ голосомъ жалобную и однообразную пѣсню, которая постоянно прерывалась однимъ и тѣмъ-же припѣвомъ.
Графъ подошелъ къ группѣ и прислушался. По странному совпаденію, названіе этой пѣсни какъ разъ соотвѣтствовало мрачнымъ мыслямъ, удручавшимъ его душу. Передъ тѣмъ, какъ запѣть, пилигримъ возвѣстилъ, что начинаетъ «Пѣсню о мертвой рукѣ».
Услыхавши такое странное заглавіе, оруженосецъ попробовалъ увести своего господина, но графъ не двинулся съ мѣста и, не спуская глазъ съ пѣвца, сталъ слушать слѣдующую пѣсню:
I.
II.
III.
IV.
Только что кончилъ пѣвецъ послѣднюю строфу, графъ быстро протѣснился къ нему сквозь густую толпу любопытныхъ, почтительно разступившихся при его появленіи, схватилъ пилигрима за руку и спросилъ тихимъ взволнованнинъ голосомъ:
— Откуда ты?
— Изъ Соріи, — отвѣчалъ тотъ, не смущаясь.
— А гдѣ ты выучился этой пѣснѣ? Къ кому относится твой разсказъ? — продолжалъ графъ, все болѣе и болѣе волнуясь.
— Сеньоръ, — отвѣчалъ незнакомецъ, устремляя на графа невозмутимый и пристальный взглядъ:- эту пѣсню поютъ промежь себя жители Гомарскаго селенія и сложили ее про одну несчастную, смертельно оскорбленную могущественнымъ человѣкомъ. Вѣрно такъ ужь судило праведное небо, что послѣ погребенія на поверхности могилы такъ и осталась ея рука, на которую ея возлюбленный надѣлъ кольцо — въ залогъ даннаго обѣщанія. Можетъ быть, вы знаете, кому слѣдуетъ его исполнить.
V