Обещание Гарпии

Баранец не ведал, что они пробираются в другой мир, к лунному свету. Он не знал, что такое лунный свет и зачем он нужен, но упорно стремился к нему. Человек вечно ищет объяснений. Если не находит их – злится. А горбуша для нереста идёт вверх по течению без объяснений, хотя сдирает себе о камни бока. Просто знает, что надо. И птицы летят на юг без объяснений. Надо. Вот и баранец просто шёл за мамой. Они пробирались, озирались, прислушивались. Порой пласты миров начинали неприятно пахнуть и распадались как гнилая листва. Тогда мама делала резкий скачок в сторону, и маленький баранец тоже его делал. Это означало, что недавно тут прополз змей. Здесь его ход, и надо обойти его стороной, потому что змеи постоянно проверяют и обновляют старые ходы. Они как кроты, бесконечно пробирающиеся в темноте и пожирающие всё живое, что выползет в их тоннели. Сами змеи не могут собирать лунный свет, но они могут сожрать того, кто этот лунный свет уже получил.

В какой-то момент им не повезло. Опять запах гнили, опять проваливающиеся миры. Баранец, уже привыкший, что надо сделать скачок, сделал его, и мама сделала, но рядом оказалась проплешина – место, где змей развернулся, чтобы ползти назад по тоннелю. Такие проплешины попадались не часто, но были особенно опасны. Миры там совсем не держали – трясина.

Мама попыталась выбраться, но не смогла. Вскоре появился змей и сожрал её. Баранца он не заметил. Тот затаился и лежал, больше он ничего сделать не мог. Лежи тихо – этому учит природа. Даже если хищник близко. Лежи – и авось не заметит. Будь мудрым камешком. И баранец был мудрым камешком.

Он лежал и ждал, а потом ощутил, что рядом есть кто-то ещё. Баранец не знал, что это мама стожара. Он не типизировал явления, не объяснял их и не искал между ними связи. Он понимал только «опасно» и «не опасно». Всё новое было опасным. Но этот кто-то хоть и мог убить, но не убил, стал заботиться о нём, и постепенно баранец перестал его бояться. Даже начал доверять, хотя и не так сильно, как маме. Маме он не то чтобы доверял – просто она была его частью, и он не задумывался о доверии. Он немного окреп, и они продолжили путь на поверхность, к лунному свету. Вот только дорогу теперь приходилось угадывать самому, и он, не имея опыта, порой ошибался.

Рядом что-то шевельнулось. Ева взглянула – и задохнулась от ужаса. Из ванны вздыбилось и застыло нечто, чему не было названия. Нечто, в чем ещё угадывался человек, но что давно уже не было человеком. Даже Белава перестала полировать ногти, и лицо её тревожно опустело.

«Хватит! Девчонку прочь! Баранца ко мне!»

Пламмель опомнился первым. Сам он к клетке подходить опасался.

– Чего стоишь?! Притащи сюда девчонку! – заорал он на Груна.

Большой Грун закосолапил к клетке. Он то шёл, переваливаясь, то полз как улитка. С ним явно творилось что-то, чего он и сам не понимал. Заметив приближение Груна, баранец затрясся и осыпал его искрами.

Оливковые искры прожигали в теле Груна дымящиеся дыры. Словно кто-то тыкал в сало раскалённым гвоздём. Если протоплазмий и способен был испытывать боль, на его действиях это никак не отражалось. Грун упорно двигался к клетке.

Ева зажмурилась, втиснула лицо в баранца – и откуда-то пришёл покой. Когда не можешь ничего изменить – пиши! Когда тебе больно – пиши! Когда страшно – пиши, и ты оторвёшься сам от себя! Увидишь себя со стороны. И над Фазанолем посмеёшься! Что он такое, как не терпеливый собиратель чужих сил и чужих страданий? Король иллюзий! Банковский деятель, способный сделать деньги даже из тени летящей песчинки, если эта песчинка будет в его распоряжении хотя бы десятую долю секунды. Он её продаст, перезаложит, перезаложит залог, застрахует, сам на себя подаст в суд, чтобы оттянуть расплату, опять перезаложит, опутает, продаст права, создаст компанию «Песок и Ко», перепродаст эту компанию ещё одной компании, тоже своей, возьмёт кредит на расширение – и так бесконечно. Смейся над ним и не бойся! Он боится смеха, как ночное животное – яркого света.

– Пишмагер! – воскликнула Ева.

Вот только ни пергамента, ни пера у неё не было, поэтому поневоле пришлось прибегнуть к устному творчеству. Но фольклор, в конце концов, тоже литература.

В большом и сумрачном тазу
Топил наш Фазаноль козу! —

шепнула Ева.

В ванне что-то плеснуло. Послышалось жалобное блеянье козы, провалившейся в жижу. Жижа сомкнулась вокруг козы, но сразу же брезгливо исторгла её. Фазаноль сам предпочитал планировать, кого ему топить, а кого не топить, тем более что коза возникла с участием оливковой магии.

Коза заблеяла и принялась носиться, поочерёдно поддевая на рога Белаву и Пламмеля. В финале попыталась поддеть на рога Груна, врезалась в него и провалилась как в тесто. Большой Грун удручённо почесал живот, в котором теперь была ещё и коза.