Обещание Гарпии

«Прекрасно! Тогда тебе предстоит воспользоваться прямым ходом из «Зингера» на Гороховую. Моим ходом. Там могут встретиться некоторые виденьица, зато ты увидишь дороги, которыми хожу я. Не назову их проспектами, увы. Они довольно тесные!»

Пламмель, не прибегая к магии, с усилием сдвинул плиту. Открылся грязный и скользкий проход, похожий на сточные трубы под раковиной, забитые слизью.

– Чтоб я туда прыгнул, не зная, куда это ведёт?! Я там задохнусь!

«Не задохнёшься! Какая мне выгода, чтобы ты погиб в трубе, не выполнив никакой работы да ещё заткнув проход, через который мне предстоит покинуть «Зингер»? А убить тебя я мог бы прямо сейчас!»

– По рукам! – сказал стожар. – Смотри моими глазами – но только временно! Один час! Я подстраховался, так что не вздумай меня надуть!

Жижа плеснула. Один из пальцев чёрной руки истончился и коснулся лба Филата. Стожар покачнулся и схватился за это место.

«Ну вот мы и снова вместе! Теперь я смогу быть твоим проводником! Увижу всё, что видишь ты, и проведу тебя к матери! Ступай!»

Филат оглянулся на Еву, но Ева не была уверена, что он заметил её. Лицо у него было упрямое, отрешённое и вместе с тем решительное. Он шагнул к скользкой трубе, зажал пальцами нос и прыгнул в неё. Крик его раздробился во внутренних пустотах «Зингера». Дом забился, затрещал как швейная машинка, прострачивающая нитями дорожной разметки асфальтовую, охлаждённую дождём ленту Невского. Небо над Магтербургом кипело, молнии вонзались в Неву. В её свинцовых водах, как в корытце, болтались прогулочные катера. На каменном парапете Невы под проливным дождём сидел неизвестный науке молодой человек приятной наружности и, загадочно улыбаясь, ел чебурек.

Глава 24 Бэ-ээдный барашек

У меня есть личность, но она растворима. Это как маленькая деревянная чашка, плывущая в бурном океане. Я должна оберегать её от влияний извне. Должна наполнять её хорошими книгами и мыслями, избегая захлёстывающих волн, размытия, случайной болтовни, глупых фильмов, хаоса ничего не значащих новостей и т. д. А то моя чашечка очень легко опрокидывается, очень легко теряет себя. А потом ей очень больно и долго наполняться.

Из уничтоженного дневника Настасьи

Филат ещё скользил где-то в подвалах и фундаментах, пробиваясь от «Зингера» к Гороховой, от одного мистического дома к другому мистическому дому, а Еву вновь начали атаковать мысли. И были эти мысли самые благие.

Ей стало жаль бедного баранца, истекающего оливковой магией.

«Бедненький маленький барашек! Такой напуганный! Ему так нужна помощь добрых человеческих рук!» – подумала Ева и, чувствуя на пальце пиявку, стиснувшую его кольцом, шагнула к клетке.

Баранец жался в угол задом. Оливковая магия капля за каплей выходила из его повреждённого корня. От этой магии и клетка постепенно становилась оливковой.

– Бедный барашек! Я помогу тебе, бедный барашек! Не бойся меня! Я иду к тебе с добром! – произнесла Ева и, услышав себя со стороны, остановилась как вкопанная. Мысль эта была слишком переслащённая, слишком правильная, просто приторная.

Ева, как истинная цирковая, дочь дрессировщицы и гимнаста, не отличалась сентиментальностью. Более того, относилась к животным как истинный зоолог. Когда число животных у тебя переваливает за сотню, отношение к ним всё больше начинает напоминать военно-полевую хирургию. Например, видя скончавшуюся от старости белую мышку, ты не льёшь слёзы, а прикидываешь, что у тебя змея не ела уже вторую неделю…

Баранца голос Евы тоже не успокоил. Услышав, что к нему идут с добром дарить тепло человеческих рук, он затрясся ещё сильнее и выдал целый дождь искр. Одна искра обожгла Еве ногу. Недовольно завозился в углу громоздкий Грун. Пламмель отчётливо произнёс «Ясень перец!» – и тут же Белава завопила, что ей подпалило волосы.

Боль от ожога отрезвила Еву.

– Ах ты шашлык мелкий! Думаешь, тебе одному больно? А ну перестал! – взвыла она, и баранец внезапно успокоился.

«Ага! – догадалась Ева. – Значит, те слова были словами Фазаноля!»