Обещание нежности

Послав Варю сторожить у входа, мужчины принялись колдовать над капризным тайником, пытаясь разобраться в его хитроумном устройстве. Вдвоем они пробились над этой загадкой еще с полчаса, вознося в мыслях горячую благодарность всем возможным богам за традиционное разгильдяйство российского рабочего человека: никто из участников стройки в положенное время на работу, разумеется, не пришел… И когда наконец им удалось покончить с этой работой, поставив камин на место и снова скрыв в его недрах Варино наследство, они решили, что могут с полным основанием гордиться собственной инженерной смекалкой: нужные кнопки были обнаружены ими с таким трудом, что оставалось только восхищаться творческим гением архитектора, задумавшего и исполнившего в старом московском особнячке этот трюк.

— Уф! Ну и заноза! — утирая со лба нефигуральный пот, пробормотал Воронцов. И, искоса глянув на своего помощника, вытаскивая из кармана уже знакомую тому яркую пачку (подполковник долгие годы был верен одной и той же марке сигарет), спросил: — Закуришь?

Андрей отрицательно покачал головой.

— В общем, так, — продолжил подполковник, щелкая зажигалкой. — Я — на работу. Варя… наверное, ей лучше прояснить ситуацию с родственниками, поднять еще раз все бумаги по наследству, чтобы максимально обезопасить себя и нас от любых возможных притязаний на сей счет. А что будешь делать до вечера ты?

Бывший бомж промолчал, но Воронцов догадался и сам.

— Пойдешь к родителям? Что ж, это, наверное, правильно. Только… один-то не боишься? С эмоциями справишься? В вашей семье столько всего-всякого случилось, столько наворочено…

Неуверенный взгляд был ему ответом, и подполковник, проявляя, в общем, не слишком свойственное ему мягкосердечие, предложил:

— Слушай, я понимаю: в одиночестве это может быть тяжко. Хочешь, подожди до завтра, тогда я смогу пойти с тобой.

Но Андрей Сорокин снова покачал головой и шагнул к двери.

— Встретимся вечером? — полувопросительно, полуутвердительно произнес он. Таким тоном говорила иногда с ним его мама, и теперь он вспоминал ее так же ясно, как ясно видел стоящего перед ним человека в форме подполковника…

— Должно быть. Я-то, наверное, смогу вырваться с дежурства лишь ночью, на час-другой, но Варя уж заглянет к тебе непременно. Мечтайте тут о будущем без меня, дети мои, я в ваших разговорах буду только помехой, — и Воронцов подмигнул Андрею, демонстрируя лояльность к чужим чувствам и полное доверие к своим новым партнерам.

И все, казалось бы, было уже хорошо и правильно в их общей жизни, но что-то мучило и внутренне не отпускало бывшего бомжа. Что-то заставляло его болезненно морщиться от невысказанных, несформулированных, но тягостных мыслей, что-то наполняло его душу недобрыми предчувствиями, и он неуверенно спросил подполковника, шедшего к выходу вслед за ним:

— Вы ведь не станете вредить Варе, да, Леонид Петрович? Не будете враждовать с ней из-за этих… из-за этого тайника? Мне-то самому ничего не надо, я все равно ничего бы не взял из ее наследства. Но я боюсь, что вы с Варей…

Воронцов засмеялся так громко и искренне, что у Андрея отлегло от сердца.

— Что, Андрюха, сдрейфил? Не боись, все будет хорошо! Мы с твоей Варей теперь не враги, а партнеры; мы очень нужны друг другу, и потому нас водой не разольешь. Так что ты за нас не печалься, а шагай-ка лучше своей дорогой… туда, куда собирался.

И бывший бомж действительно шагнул со ступенек старого особнячка в другую жизнь — в свое прошлое, в свою личную, наконец-то приобретшую имя судьбу, разысканную и обозначенную для него грубоватыми, но точными действиями подполковника Воронцова.

Он и сам не смог бы объяснить, почему отправился к дому своего детства пешком. К счастью, идти от нынешнего места его обитания до Сретенки было не так далеко. Но если бы даже бывшему бомжу пришлось прошагать пол-Москвы, он все равно, должно быть, согласился на это, лишь бы увидеть своими глазами бульвары и улицы своего детства, пройти по тем местам, где ступала нога еще ничего не знающего о жизни, наивного и доверчивого Андрея Сорокина. Он никуда не торопился: присаживался на холодные бульварные скамьи, бродил по скверам, поддевая ногами мокрые листья, останавливался у знакомых магазинов, давно сменивших витрины, подолгу рассматривал новые памятники и часовенки, украсившие центр столицы за время его отсутствия… И когда наконец он подошел к дому, где долгие годы жила его семья — с ним и без него, — он был готов к встрече с прошлым.