Обещание сердца

Когда я вошла в комнату, отец поднялся на ноги и, заметив мои покрасневшие глаза и испачканную копотью одежду, резко помрачнел.

– Джени, – проговорил он, поглаживая пальцами усы.

Хелен, переводя взгляд с меня на отца и обратно, убрала прядь каштановых волос за ухо.

– Привет, пап.

Мне снова безумно захотелось обнять их обоих, но броситься к ним с наручниками на запястьях… Нет, я бы сгорела со стыда. Оставалось только опуститься на стул по другую сторону стола.

– Привет, Хелен.

– Привет, Джени, – тихо отозвалась подруга. В ее голосе звучало столько теплоты, что даже тон отца мог бы показаться холодным.

– Значит, вот до чего ты докатилась, – произнес Эйвери Луис Мартин. – Задержана по обвинению в поджоге, вандализме и уничтожении государственной собственности.

Кроме нас троих, в этом небольшом помещении никого не было, однако отец говорил тихо, как будто все жители Исла-Висты – или даже Санта-Барбары – собрались вокруг и навострили уши, желая узнать, что же натворила единственная дочь богатого, преуспевающего владельца виноградников «Алато», которую все считали такой хорошей девочкой.

– Ты хоть представляешь, что мы пережили за последние несколько недель из-за тебя? Я уже не говорю о твоей бедной матери. Сегодня вечером, когда позвонил сержант Холлис, она даже не смогла встать с постели.

– Но я ничего не делала, только фотографировала. Они увидели студентку колледжа, похожую на протестующих, и схватили меня просто за компанию.

– Ты, черт подери, находилась слишком близко, – заметил отец. – Зачем ты полезла в самое пекло?

– Потому что устала писать хвалебные отзывы об университетских турнирах по дебатам или очередные статьи о «надеждах команды пловцов на успешный сезон». – Я пожала плечами. – Мне хотелось найти какую-то важную историю и докопаться до самой ее сути.

– И эту суть ты решила поискать в тюремной камере?

– Ну, ее точно нет ни в раздевалке, ни на беговой дорожке, – ответила я.

Отец пронзил меня взглядом, но я не отвела глаза. В конце концов, он положил руку на стол и заговорил серьезным официальным тоном, словно находился на заседании правления компании:

– Все, хватит с тебя протестов. Все решено. Ты больше не будешь учиться ни в этом колледже, ни в Калифорнийском университете.

– Что? – Я резко выпрямилась. – Почему? И что же мне делать?

– Поедешь во Францию и закончишь образование подальше от всех этих глупостей.

Ему удалось застигнуть меня врасплох. Я разинула рот, а потом рассмеялась, сухо и ничуть не весело.

– Франция? Да ты шутишь.

– Ты немедленно заберешь документы из Калифорнийского университета, – продолжал отец. – Твоих оценок и свободного владения французским хватит, чтобы поступить в Сорбонну. Если нет, я подергаю за нужные ниточки и набью парочку карманов. Но ты в любом случае отправишься в Париж, закончишь учебный год, а потом продолжишь учебу в сентябре. Квартиру я найду.

– Вот, значит, как? Раз ты все решил, то так тому и быть? Я не один из твоих коммерческих проектов. – Я недоверчиво покачала головой. – Сорбонна? Серьезно? Ты забыл о беспорядках во Франции, случившихся два года назад? Старые здания даже непригодны для использования.

– Университет по-прежнему функционирует, и ты поедешь туда, чтобы получить диплом.

Я покачала головой.

– Папа… так нельзя. Там ведь нет никакой истории, по крайней мере теперь. Год назад, в 1969-м – конечно, но сейчас…

– Сейчас тебя хотя бы не пристрелят, – отрезал отец, нахмурившись еще сильнее.

– Но это нелепо, – возразила я. – Ты психуешь из-за какого-то дурацкого задержания.

– Месяц назад на одной из подобных акций протеста застрелили студентку колледжа. Такую же, как ты, Джени. – Отец стиснул лежащие на столе руки. – А на прошлой неделе случилась жуткая перестрелка в Кентском университете. В результате мертвы четверо молодых людей. – Он покачал головой. – Если продолжишь писать о войне, то что-нибудь может случиться и с тобой… Мы с мамой очень за тебя боимся.

– Не стоит за меня волноваться…

– А как иначе? – воскликнул отец.

– Но в Париже для меня нет ничего интересного. Никакой истории…

Отец стукнул сжатым кулаком по столу, и мы с Хелен почти подпрыгнули.

– Твоя история, Дженель, в том, что ты должна быть в безопасности.

– В безопасности, – бросила я. – О ком ты печешься, папа? Обо мне или о себе? Признайся, что ни ты, ни твои богатые именитые клиенты даже не желаете замечать, что с нами творит эта война. И с мальчишками, которых посылают на верную смерть. Ты ведь не хочешь видеть мои фотографии, верно? – Я покачала головой и скрестила руки на груди. – Я не беспомощная маленькая девочка, которую можно отправить за границу, как какой-нибудь хрупкий кусок стекла. Я никуда не поеду.

– Поедешь, – продолжал настаивать отец. – В противном случае окажешься в тюрьме. Ты до сих пор не попала за решетку только из-за моей дружбы с Тедом Холлисом. Но в этот раз я не собираюсь прибегать к своим связям – лишь предлагаю тебе выбор: квартира в Париже или тюремная камера в Чоучилле. Решение за тобой.

Сердце глухо застучало в моей груди.

– И ты позволишь мне сесть в тюрьму?