Обет без молчания

Кирилл Ханов по прозвищу Хан с раннего детства увлекался коллекционированием. Жили они бедно, и он собирал фантики от конфет и жвачек, некоторые из которых подбирал на улице. Иногда в урну руку запускал, если видел что-то заслуживающее внимания. Экспонаты ничего не стоили и не обменивались, просто грели ему душу. Хан родился в конце семидесятых годов прошлого века, при СССР, и тогда все ели «Маску», «Арию», по праздникам «Мишку на Севере». Жевали «Мятную» или «Апельсиновую» жвачку, а те, у кого родители бывали за рубежом, «бабл гам», или, как тогда говорили, «бубль гум». Кирилл, правда, в своей коллекции имел и редкие экземпляры фантиков, потому что жил в центре Москвы в шумной и густо населенной коммуналке на Сретенке, и не брезговал урнами, куда иностранные туристы выбрасывали обертки от конфет и жвачки.

Коллекция эта сохранилась до нынешних времен – в память о прошлом, как и все остальные. Кирилл охладел к фантикам в первом классе школы – посчитал, что перерос их. Смысл коллекционирования ведь не только в том, чтобы собрать экспонаты, но и похвалиться ими, поделиться… Обменять, в конце концов (о продаже тогда речи не было). И Хан переключился на значки. Идея собирать их пришла к мальчику в тот момент, когда ему прицепили на лацкан школьного пиджака звездочку – приняли в октябрята! Это было волнующе и до, и во время, и после. Все первоклашки мечтали вступить в пионерскую организацию и боялись, что, если будут плохо учиться или вести себя, их не примут. А первый шаг на этом пути – стать октябренком. Они были милыми, наивными детьми. А как трепетно относились к своим звездочкам!

Хан гордился тем, что собрал если не все, то большинство…

Значок октябренка первой волны, изготовленный в 1923-м. Тот, что при Сталине вручали. Латвийский, грузинский, таджикский, немецкий – в ГДР ребят тоже принимали в организацию. Эта коллекция Хана уже ценилась, но не так высоко, чтобы ее продать.

То ли дело ордена! Кирилл собрал их не так много, как значков, а тем более фантиков, но расстался с ними с легкостью, оставив на память всего пару не самых ценных экземпляров. Если бы не нужда, коллекция осталась бы при Хане. Но он устал жить в коммуналке, захотел отдельную квартиру, пусть и не на Сретенке.

Продав ордена, он переехал на северо-западную окраину столицы. Приобрести себе смог только однушку без ремонта, но был рад и ей. Тогда думал, что продешевил, но оказалось – выиграл. Спрос на ордена времен Великой Отечественной упал уже в конце девяностых, зато цены на недвижимость в Москве взлетели.

А неугомонный коллекционер переключился на ножи, и тоже неспроста.

Мать Кирилла, Елизавета, была крайне странной женщиной. Пожалуй, не совсем нормальной, но диагноза ей не ставили, поскольку к психиатрам никто не обращался, ни ее родители, ни она сама, ни ее гражданские мужья, ни дети.

Лиза родила Кирилла в тридцать. От кого, неясно, замужем она ни разу не была. До него – дочь, после – другую. Хан застал только отца младшей сестры. Тот был алкашом, тихим, бесполезным. Но мать не пила. Совсем. Она и без допинга умудрялась погружаться в странное состояние, комфортное для нее, но не для остальных. Они занимали одну, пусть и большую, в двадцать четыре квадрата, комнату и жили буквально друг у друга на головах. Старшая сестра выскочила замуж в семнадцать, лишь бы съехать, но удачно. Нашла себе курсанта Пермского военного училища, у них все сложилось, и умчались молодые на Урал. Пьяница-отчим умер тогда же от цирроза, но Елизавета долго не горевала. Нашла замену ему через пару месяцев. Этот не пил, но распускал руки. Детей не трогал, бил только Лизу, и ей, возможно, это даже нравилось. Но не факт. Мать то ли специально провоцировала своего сожителя, то ли просто не понимала, что творит.

Хан съехал от матери в двадцать, учась на третьем курсе истфака МГУ. Поступил сам – не сказать что легко, но без предварительных занятий на подготовительных курсах или с педагогами вуза. Киру никто протекции не составлял. Он просто очень хорошо знал те предметы, по которым сдавались вступительные экзамены.

Он зажил отдельно, продолжил учебу и нашел для себя новую страсть – холодное оружие. Когда он покидал ненавистную коммуналку, мама сделала ему подарок, что было неожиданно. Елизавета не всегда на дни рождения детей что-то им преподносила, а тут расщедрилась и вручила красивый складной нож. Да не штамповку, а изделие ручной работы, с гравировкой на немецком.

– Где ты раздобыла это чудо?

– Нашла, – ответила мать.

Кирилл удивился. Лиза ничего не подбирала на улице, даже деньги – боялась сглаза. Поэтому о том, где он в детстве добывал некоторые фантики, Кирилл ей не рассказывал.

– Разбирала старый шкаф и обнаружила этот нож.

– Красивый. И откуда он у нас?

– Принадлежал твоему деду. Я давным-давно его не видела. Думала, пропал.

– Военный трофей? – Об отце Елизаветы он ничего не знал, кроме того, что тот умер молодым. Погиб, сорвавшись со стены строящегося дома – работал каменщиком.

– Нет. Ему этот нож кто-то из ближайших родственников подарил.

– Но тут гравировка на немецком.