Обетованная земля

Роберт Хирш открыл дверь своего магазина. На нас повеяло холодным дыханием кондиционера.

— Как из могилы Лазаря, — буркнул Хирш и отключил охлаждение. — По-моему, он нам сейчас уже ни к чему, — добавил он. — Этот отвратительный, искусственный воздух! Лет через сто мы все будем жить под землей из страха перед ближними. Эта война, Людвиг, не последняя. — Он принес бутылку коньяка. — Ты, наверное, у своего господина Блэка теперь и не такой пьешь, — пробормотал он с кривой усмешкой. — У антикваров всегда отличный коньяк. По вполне понятным причинам.

— Мой покойный прародитель Зоммер коньяк вообще не держал, — возразил я. — И я предпочту выпить стакан воды с тобой, чем с Блэком его «Наполеон». Как поживает Кармен?

— По-моему, ей со мной скучно.

— Что за бред! Скорее я могу предположить, что тебе с ней скучно…

Он покачал головой:

— Это исключено. Я же тебе объяснял. Мне никогда не понять ее, поэтому и ей меня никогда не понять. Она для меня таинственное инородное существо поразительной наивности. В сочетании с захватывающей дух красотой это становится уже не элементарной глупостью, а великим событием в моей жизни. Я же для нее всего лишь продавец электротоваров, слегка тронутый, но в общем-то скорее скучный. Да и как продавец никуда не гожусь.

Я взглянул на него. Он печально улыбнулся:

— Все остальное в прошлом, быльем поросло и годится только на то, чтобы на краткий миг поддержать умирающую общими воспоминаниями. Да, Людвиг, мы спасены, но даже чувство радостной благодарности за это спасение уже померкло. Его недостаточно, чтобы заполнить мою жизнь. Ты только посмотри на них, на наших с тобой знакомых. С тонущего корабля их выбросило на берег, где они теперь задыхаются в изнеможении и пытаются примириться с судьбой: вроде уже и не выживание, но еще и не жизнь. Кто-то, возможно, навсегда убежит от прошлого, придет в себя, обживется. Но только не я, да, по-моему, и не ты. Великое, захватывающее дух счастье спасения уже позади. Давно наступили будни — будни без цели и смысла.

— Только не для меня, Роберт. Для меня пока что нет. Да и для тебя еще нет.

Он сокрушенно покачал головой:

— Для меня раньше, чем для кого бы то ни было.

Я знал, о чем он. Для него время во Франции было порой охоты. Он, почти единственный из нас, был не беззащитной жертвой, он сам стал охотником, рискнув противопоставить тупому варварству немецких каннибалов эсэсовцев свои хитрость и ум, — и победил. Для него, но почти только для него одного, оккупация Франции стала личной войной, а не жестоким отловом невинных жертв. Зато теперь, похоже, в его жизнь стал медленно проникать ужас, ибо всякая пережитая смертельная опасность постепенно приобретает в нашей памяти ореол кровавой романтики, при условии что человек вышел из этого испытания не изувеченным, а целым и невредимым. А Хирш, по крайней мере внешне, был цел и невредим.

Я попытался его отвлечь:

— Так Боссе получил свои деньги?

Он кивнул:

— Это было проще простого. И все равно мне это не по душе. Не хочу быть карающей Немезидой для жуликоватых евреев. Я не верю в великое душевное перерождение в связи с несчастьем, а уж со счастьем-то и подавно. Так что совсем не все евреи стали ангелами. — Он встал. — Что ты делаешь сегодня вечером? Может, сходим поужинать в «Морского короля»?

Я понимал, что я ему нужен. И почувствовал себя предателем, когда ответил:

— Я сегодня встречаюсь с Марией. Забираю ее после съемок у одного фотографа. Хочешь, пойдем вместе.

Он покачал головой:

— Иди уж. Держи, что имеешь. Я позвал тебя просто так, на всякий случай.

Я знал, что он откажется. Он хотел побыть со мной вдвоем, выпить, поговорить.

— Пойдем со мной! — предложил я еще раз.

— Нет, Людвиг. Как-нибудь в другой раз. Компаньон из меня сегодня никудышный. Черт его знает, почему, с тех пор как я здесь, смерть так действует мне на нервы. Особенно когда она вот так незаметно подкрадывается — я имею в виду Джесси. Надо было мне стать врачом, как Равич. Тогда я хоть мог бы попытаться с этим бороться. А может, просто мы все повидали слишком много смертей на своем веку?

Было уже довольно поздно, когда я подошел к дому фотографа. На улицу из окон верхнего этажа падал ровный яркий свет прожекторов. Белые портьеры ателье были задернуты, и на их фоне можно было разглядеть двигающиеся тени. На освещенном прямоугольнике улицы стоял желтый «роллс-ройс». Это был тот самый лимузин, на котором Мария однажды прокатила меня до кафе «Гинденбург» на Восемьдесят шестой улице.

Я остановился в нерешительности, раздумывая, не вернуться ли к Хиршу в его мертвый магазин. Но, вспомнив, сколько я совершил в жизни промахов из-за таких вот скоропалительных решений, направился вверх по лестнице.